Орден Святого Бестселлера, или Выйти в тираж

Олди Генри Лайон

Глаза слезятся, как от дозы атропина.

…пять недвижных, пять спокойных, пять в широкополых шляпах…

Старые знакомые.

– Пора бы… Нежный Червь сказал: сразу после шестого гонга. – Оказывается, они умеют говорить. – А уже полседьмого. Меня старуха убьет.

– А когда ты в дом монеты приносишь, она тебя не убивает? Потерпит твоя старуха. Ей небось сосед терпеть пособляет.

– Тихо вы…

На этот раз я успеваю отчетливо засечь миг поимки. С вульгарным чавканьем в пентаграмме, образованной ждущими хватами (словечко

найдено, и мне сразу легчает…), возникает голый дядька. Он очумело брыкается, когда хваты бросаются крутить ему руки. Дядька зело тощ, худосочен, бороться с насилием явно не обучен и лишь вопит на всю молельню:

– Менты! Менты позорные! Остаться должен только один!

Батюшки! Это ж Горец…

– Даешь демократию! Свободу узнику режима!

– Барсак! Угомони Отщепенца!

– Всего один стакан! Только один!!!

– Барсак!

В восторге от сна, искренне любуюсь, как хваты суют Горцу в пасть кляп. Вяжут руки, дают для острастки кулаком по хребту. Голый бомж скисает – мычит баритональным фальцетом, ежится, заискивая перед грубой силой.

Еле сдерживаюсь, чтоб не выскочить с советом. Дали б ему фьюшки хлебнуть, Горец бы за ними на карачках побежал. Хоть на край света.

– М-м-м… н-н-ты-ы-ыыы!..

– Пошел! Иди, кому сказано!

Шаг, другой. Костлявый хребет бомжа вдруг начинает дребезжать, издавая мерзкий визг бормашины. Занимается огнем, словно от факела. Пламя – странное, белесое – мигом распространяется дальше, охватывая ягодицы, плечи. Горец вспыхивает бенгальской свечой, брызжет искрами…

Исчезает.

Оставив хватов в недоумении.

– А Нежный Червь брехал: до следующего вечера не пшикнет…

– Кто брехал? Нежный Червь?! Сам ты брехун!

– Но ведь пшикнул…

– Нафири-су ругаться станет. Он жертву для Дождевания заказывал…

– Ага… задаток дал…

«Пшик» настиг меня внезапно. Я едва успел захлопнуть смотровую щель и рухнуть на любимый сундучок. Старец-Облако злорадно впился в зад мой острым краем: надо будет выбрать время, натворить себе напильник (по возможности дрочевый) и сточить у Старца зубы…

V. Хокку «На пороге старости размышляю о вечном»

Есть некий тайный смысл,Невыразимый словом,У чтения в сортире.

VI. Ул. Героев Чукотки, 26, кв. 31, с выходом на балкон и в чат

У всех этих «фэнтезийщиков» проблем с русским языком не возникает – в литературе такого свойства он удивительно однообразен и бесцветен, это, фигурально выражаясь, язык для бедных. Отношение «массолита» к языку везде и всегда прагматически-функциональное, поэтому беллетристическое слово является носителем смысла, но не самим смыслом, не реальностью мистического порядка. Впрочем, «Влад Снегирь», «Н. Маржецкий», «Лидия Березка» – это вовсе не имена писателей, а торговые марки, потому и место им в одном ряду со «Smirnoff», «Adidas», «Pepsi» и «Tampax»…

Из статьи «О скрытых функциях языка»

– Убился! Насмерть убился! Ой, божечки!..

– Убился – то ладно. Давно пора. Стекло разбил, вражина…

– Теперь дуть будет…

– Милицию вызывайте!

– «Скорую»!..

– И пожарную!

– Пацаны! Щас пожарники приедут! Айда смотреть!

– Гав! Гав! Ва-а-аууу!

– Дик, фу! Вечно ты всякую гадость…

На вопросы типа: «Самый умный, да?» и особенно: «Тебе что, больше всех надо?!» – я с детства любил отвечать утвердительно, огребая по шее за дурное любопытство. Наука не пошла впрок: каким я был, таким остался. Вот и сейчас спросонья бреду на балкон. Спасибо оттепели и моей лени: все собирался заклеить от сквозняков, да как-то…

Внизу, у подъезда – вавилонское столпотворение. Лает спаниель Дик, галдит пацанва, охают старушки – божьи одуванчики. Близ цистерны с минеральной водой народ машет канистрами, но отходить боится – очередь. Свалишь на минутку, а потом начнется: «Вы здесь не стояли! Клава, подтверди!» Ремонтных дел мастера из соседнего дома гурьбой вывалили на внеплановый перекур.

Люди при деле: участвуют.

Открываю створки окна. Высовываюсь по пояс. Холодно, но возвращаться за курткой лень. Шагах в четырех от двери подъезда, в эпицентре волненья народного, расплескав лужу, засыпан осколками стекла…

Ясно.

Бедолага Горец в очередной раз решил оправдать прозвище. С какого же этажа ты выпал, красавец? Поклонник Ламберта ворочается, делает попытку встать, но остается на четвереньках. Спаниель, струной натянув поводок, лижет ему щетинистый подбородок. У собаки праздник, именины сердца: гулька хвоста сейчас оторвется от восторга.

Тетя Вава, знатная сплетница-многостаночница, ахает в голос:

– Живой! Живой, ракло!

– Вавка, дай рупь! – уверенно подтверждает теткину догадку Горец. – Остаться должен только один!

Кажется, он снова готов к подвигам на ниве беспробудного алкоголизма.

– Ну, значит… значит, все путем!.. – бормочет котельщик, топчась рядом с пострадавшим. – Он нечаянно! Ну, Горец, ну, подлюга…

Окно подъезда на четвертом этаже вынесено напрочь. Топорщатся свежей щепой обломки рамы.

– Он, значит… выйти хотел. – Котельщик горой стоит за друга. – Облегчиться…

Горец соглашается, кивая на манер китайского болванчика:

– Шишел-мышел, на хрен вышел!

Был бы трезвый – ей-богу, убился бы. Хотя тоже не факт.

– А вы это… Чево это вы?!

Бомж возводит очи горе, сетуя на человечество, – и видит меня. Тычу пальцем в выбитое окно. Через минуту он наконец соображает глянуть в указанном направлении. Долго смотрит. Очень долго. Словно эстет на Мону Лизу в подлиннике. После чего хитрым акробатическим зигзагом бухается на колени.

– Простите, люди! Люди! Виноваты мы с Михалычем, кругом виноваты! Починим! Век пива не видать!

– Только стекол у нас, значит… – спешит вмешаться практичный котельщик. – Нет у нас стекол. Ежели стекла, мы запросто…