Орехов
Шрифт:
Горошинки нетерпеливо зашевелились, и Орехов поневоле присел с самого краю, протянул, стесняясь, свои огрубелые, прокуренные, вагонные, пивные руки, взял и потихоньку сжал хрупкие ступни девочки.
– Так?
– Ты потихонечку так пожимай... потаскивай...
– девочка страдальчески зажмурилась.
– Ой, тюлень какой!.. Разминай и разминай потихонечку... Ну вот видишь, у тебя уже немножко получается, - с закрытыми глазами она тихонько постанывала от болезненного удовольствия. Минуту спустя она сонно проговорила: - Только ты не отпускай...
Девочка, кажется, заснула,
Слышно было, как выезжал со двора грузовик, певица на втором этаже кончила свое нытье, и за дело взялся эстрадный певец, сытым и нагловатым голосом затянул какие-то чепуховые слова про "девчонок" и про "любовь", довольно ловко делая вид, что голос у него замирает от чрезмерного наплыва чувств как раз на тех местах, где у него окончательно не хватало сил вытянуть ноту.
Его Орехов возненавидел до того, что ясно себе представлял и усмешечку, и пренебрежительную улыбку, слышную в голосе: сам знаю, что ерунду пою, да ведь с вас и этого хватит! Возненавидел до того, что стало казаться, вот сейчас откроется дверь и войдет Валя именно с этим певцом под ручку и скажет... ну, что-нибудь из предсказаний Дрожжина, скажет вроде: "А мы с Валентином не ожидали твоего приезда" или: "Мы с Олегом не ждали..."
– Пусти!
– вдруг остреньким голоском живо пискнула девочка, задергала ногами.
– Пусти-пусти-пусти!..
– И нараспев слабо закричала: - Ма-ама идет!.. Мама идет!..
Орехов опустил одеяло, быстро встал и отошел к своей табуретке, наступив на пальто, и сейчас же в комнату стремительно вошла Валя, на ходу вытаскивая руки из рукавов коротенького ситцевого халатика, с которого стряхивалась древесная труха.
Она испуганно метнула взгляд на Орехова, быстро отвела глаза, пробормотала что-то совсем невнятное, подошла к кровати, перекинула себе через голову марлевый полог и, нагнувшись к девочке, заговорила с ней шепотом.
Заметив, что топчется на своем пальто, Орехов поднял его с полу, пристроил на табуретке и тогда сообразил, что самому некуда сесть. Пошел и, сложив пополам, приткнул пальто на стул в дальнем углу, а сам вернулся на свое место посреди комнаты. За пологом долго шептались, потом затихли. Медленно откинув через голову полог, Валя выглянула, точно вернулась в комнату, и сказала:
– Здравствуйте.
Потом она вышла, села против него за стол и рассказала, что как раз сегодня удалось достать грузовик и потому вот пришлось всем домом складывать дрова.
Он точно вскользь объяснил, что очутился в городе вроде как проездом, что могло, пожалуй, оказаться чистой правдой.
– А что девочка? Нездорова?
– спросил Орехов.
– Да, прихворнула немножко, - беспечно проговорила Валя. Простудилась вот, приходится полежать.
– Ах вот оно что, - неубежденно пробормотал Орехов.
– Да, но главное, уже лето подходит. Как на улице потеплело, правда? Ветерок летний. Как только наступит лето, она быстро поправится, доктор сказал.
Он смотрел на нее, узнавал и не узнавал. Она почти не изменилась за эти
Вдалеке шумел, надвигаясь, проливной дождь, деревья за окном в тревожном ожидании волновались все сильнее, скоро стало слышно, как дождь с быстро нарастающим ровным гулом все ближе накатывается, проносясь по темным садам и крышам, и наконец первый дождевой порыв брызнул, потом ударил в стекла, и все потонуло в шуме воды рухнувшего потоками ливня.
Валя отошла к окну, прислонилась лбом к стеклу и, глядя в темноту, где едва виден был залитый потоками воды слабый фонарь, сказала:
– Странно... Я совсем не ожидала.
Орехов тоже стал у окна немножко поодаль.
– А что же... отец твой?
– Что? Ах, отец?.. Да он... то есть он с нами не живет.
– Не живет?
– Нет, он с нами... нет.
– А давно это?
– спросил он, кивнув на кровать, где за пологом, кажется, уже уснула девочка.
Валя, обернувшись, посмотрела на него с удивлением, отвернулась и опять прислонилась лбом к стеклу.
– Давно, но она уже не помнит... Я говорю ей: целый месяц! И она верит...
– Она нахмурилась. После короткого молчания, глядя в темноту, обращаясь к дождю или фонарю - больше там ничего нельзя было разглядеть, повторила: - Никак не ожидала... Но я, наверное, догадываюсь, зачем вы приехали... Это насчет развода?
Орехов этого как-то не ожидал и молчал, соображая, а она торопливо договорила:
– Я давно этого жду, конечно, пожалуйста, вы только скажите мне, куда надо пойти, что сделать... Или написать?! Я все сделаю, что нужно, только я плохо знаю...
– Давно ждешь?.. Чего же ждать, верно... Развод так развод, это пожалуйста, разве я держусь?
– Да, - не слушая, договорила она свое.
– Вы же свободны совершенно, даже говорить смешно...
– Пожалуйста!
– повторил он громче и добавил уже зло: - Пожалуйста, о чем разговор!
Она долго ничего не отвечала, потом, запинаясь, затрудненно проговорила:
– Я устала, наверное. Я не понимаю, что вы говорите. Что значит "пожалуйста"? Простите, я правда плохо сейчас соображаю.
И по голосу слышно было, что она давно и очень устала, недосыпала, наверное, ей трудно жилось, все это Орехов очень хорошо понимал, но это было вовсе не то, что ему хотелось сейчас услышать. И чувствовал он вовсе не то, что ему нужно было чувствовать. Ему нужно было только окончательно убедиться, что все люди сволочи, все обман и Валька обман, пускай даже увидеть того, с наглым голосом, со скучающей ухмылкой напевающего про "девчонок", таких, как Валя, тогда все было бы ясно и легко, как по программе. А тут все было что-то не то, что ему требовалось, я сам он тут оказался не тот. Он совсем сбился, и неожиданно выговорилось с раздражением тоже вовсе не то, что нужно: