Орел и Волки
Шрифт:
— Будем надеяться, — улыбнулся Верика, — что в ближайшее время ни от тебя, ни от двоих этих центурионов не потребуется такой жертвы.
Квинтилл обиженно поджал губы, и Катон вдруг подумал, что для человека, который только что неумеренно пил, он на удивление строг и подтянут. Затем до него дошло, что трибун просто разыгрывал из себя пьяного перед атребатской знатью, и, видимо, неспроста. Молодой центурион усмехнулся: этот хитрец, как всегда, себе на уме. Известно ведь, что вино развязывает языки, и порой даже лучше,
— Царь, неужели же твои подданные что-нибудь против нас замышляют? — спросил Катон. — Неужели в опасности и ты сам?
— Нет! — негодующе возразил Тинкоммий. — Твои люди почитают тебя, государь.
Верика добродушно улыбнулся племяннику:
— Наверное, ты испытываешь ко мне добрые чувства, так же как и Артакс, но вы не можете говорить за весь народ.
— Народ чувствует то же самое, что и я.
— Возможно, но хотелось бы верить, что, в отличие от тебя, он не только чувствует, но и дает себе труд подумать.
Тинкоммий, ошарашенный такой отповедью, открыл было рот, но вместо того, чтобы возразить, пристыженно опустил глаза. Верика печально покачал головой:
— Тинкоммий… мальчик мой… не сердись на старика. Поверь, я ценю твою верность, но она не должна быть слепой. Нужно держать глаза открытыми и видеть мир таким, каков он есть. Я прекрасно знаю, что некоторые из наших вождей не одобряют мой союз с Римом. Знаю, кое-кто из них поговаривает о том, что мне не следовало возвращаться на трон. Знаю, что они с радостью предались бы Каратаку и вступили в войну против Рима. Я все это знаю, точно так же, как всякий в Каллеве, у кого есть глаза и уши. Но это глупость самого худшего толка! — Верика вновь возвел очи к небу и продолжил: — Мы малый народ, зажатый между двумя могучими силами. Ты помнишь, как я был изгнан из своего царства?
— Я был мал, государь, но помню. Это случилось, когда катувеллауны хлынули через Тамесис?
— Айе. Воистину алчное племя. Сначала они прибрали к рукам триновантов, следом кантиев, а потом потребовали от нас клятвы верности, грозя вообще отобрать наши земли. В результате мне пришлось покинуть Каллеву, оставив царство ставленнику Каратака. Выбора не было. Я должен был принять позорное, постыдное изгнание, дабы избавить народ от куда худшей участи сдаться катувеллаунам и пропасть навсегда. Видишь ли, таково бремя царей. Власть дается тебе ради твоего народа, а не ради тебя самого. Это понятно?
— Да, государь.
— Хорошо. Тогда узнай также, что стыд мой только усугубился, когда легионы высадились на острове, и мое царство было возвращено мне на остриях римских мечей. Кто бы ни правил в Каллеве, я ли, другой ли, мы царствуем лишь по прихоти силы куда более могущественной, чем атребаты. Все, что мы можем, — это стараться любым способом уцелеть, а это значит отдаться на милость того, кто сильнее.
— Но царь, — возразил Катон, — ты союзник Рима, а не его подданный!
— Правда? А какая по большому счету разница? Спроси своего трибуна. Спроси, что будет с нами, когда Рим наконец разделается с Каратаком?
Катон перевел слова старца, мысленно молясь о том, чтобы трибун хорошенько обдумал ответ. Но Квинтилл ответил сразу и без намека на свою обычную любезность:
— Царь Верика, я думал, что ты испытываешь большую благодарность по отношению к нашему императору, ведь если бы не он, ты так и оставался бы изгнанником и одним из просителей, обивавших пороги наместника Рима в Лютеции. Ты всем обязан Риму, и, пока верен ему, тебе нечего нас опасаться.
— И вы позволите нам существовать? — уточнил Верика по-латыни. — Оставите нам возможность жить своим умом, по своим обычаям?
— Конечно! До тех пор, пока это целесообразно. — Квинтилл выпрямился. — Даю тебе в том свое слово!
— Твое слово?
Верика склонил голову набок, словно бы удивляясь, а потом повернулся к Тинкоммию:
— Видишь, Тинкоммий. Перед нами опять всего две перспективы: либо попасть под пяту Каратака, либо превратиться в провинцию Рима.
— Этого может никогда не произойти, — заметил Катон.
— Это уже происходит, центурион. Мне в полной мере известны полномочия прибывшего к нам трибуна, так же как, уверен, тебе и центуриону Макрону. Пришло время сказать о том и другим.
Катон заставил себя не смотреть на Артакса и бросил предостерегающий взгляд на Макрона, но беспокоился он напрасно. Старший центурион боролся с зевотой, сонно тараща сами собой закрывающиеся глаза.
— Трибун, — продолжил Верика, — почему бы тебе самому не сообщить о цели твоего визита в Каллеву? С какими инструкциями ты прибыл? Что обсуждал со мной два дня назад?
— Царь, но это строгий секрет.
— Сохранить его в тайне все равно невозможно. Может быть, тебе придется раскрыть себя уже через пару недель, и неизвестно, буду ли я тогда жив. Моим ближайшим родичам, Тинкоммию и Артаксу, необходимо знать правду заранее. Так что говори.
Трибун Квинтилл поджал губы, обдумывая лучший ответ, но под конец вообще пошел на попятный.
— Не могу. Мне было приказано передать это лично тебе и только тебе. А я солдат и не могу нарушить приказ.
— Очень достойно с твоей стороны, — язвительно произнес Верика. — Ну что ж, тогда обо всем скажу я. Командующий римскими силами Плавт опасается, как бы наш народ не нарушил договор, заключенный мной с Римом. Поэтому он, как бы это сказать… предлагает?.. да, он предлагает мне быть готовым распустить когорты по первому его слову.
Катон перевел, что сказал царь. Макрон резко выпрямился, широко раскрыв глаза; вид у него был удивленный и рассерженный. Тинкоммий с Артаксом явно были потрясены.