Орел нападает
Шрифт:
— Нам нужно поговорить, — произнес тихо Макрон.
Боадика, словно не расслышав его слов, продолжала ломать ветки и укладывать их вокруг кучки сухого папоротника, взятого с одной из лежанок.
— Боадика, я сказал, что нам нужно поговорить.
— Я слышала, — откликнулась она, не поворачиваясь. — Но о чем? Между нами все кончено.
— С каких это пор?
— Да с тех самых, как я обручилась с Празутагом. Мы с ним поженимся сразу по возвращении в Камулодунум.
Макрон сел на лежанке и свесил ноги.
— Поженитесь? С ним? Что за вздор? Еще месяца не прошло, как мы виделись
— Игра?
Боадика повторила это слово со слабой улыбкой, после чего повернула к нему опечаленное лицо.
— Знаешь, Макрон, мне уже больше не до игр. Они для меня закончились. Предполагается, что я взрослая женщина и должна вести себя соответственно. Так они мне сказали.
— Кто «они»?
— Мои родичи. После того как избили меня.
Она опустила глаза.
— Кажется, после нашей последней встречи на постоялом дворе терпение у них окончательно лопнуло. Когда я вернулась в дом своего дядюшки, там уже собралась вся семья. Откуда-то им все было известно. Дядя отволок меня на конюшню и выпорол плетью. Порол и кричал, что я бесстыжая тварь, что я позорю его, весь свой род и все свое племя. Я даже не представляла себе, как это больно, когда тебя бьют.
Макрона в его молодые годы тоже, бывало, нещадно лупили, а колотушки своего первого центуриона он помнил и по сей день, так что пережитый девушкой ужас не мог оставить его равнодушным. Движимый возмущением и всколыхнувшимся в нем состраданием, он встал и подсел к Боадике.
— Думала, он убьет меня, — прошептала она.
Макрон положил руку девушке на плечо, но в ответ на его сочувственный жест та вздрогнула и отстранилась.
— Не надо, Макрон. Ради всего святого, не прикасайся ко мне. Я этого не снесу.
Макрон похолодел от обиды, негодуя в первую очередь на себя и на то, что позволил этой девчонке полностью завладеть его сердцем. Можно представить, как хохотали бы за вином другие центурионы, стань им известно, что кто-то из них сохнет по туземной красотке. Спать с дикарками — это одно, но испытывать к ним какие-то там чувства — совсем другое. До недавнего времени он сам считал все амурные нежности «хреновой чепухой». Макрону вдруг вспомнилось, как он поучал Катона не церемониться «с этим бабьем», когда тот по уши втюрился в смазливую взбалмошную рабыню. В Лавинию. Но то была наивная, юношеская влюбленность, вполне естественная для человека, еще не столкнувшегося со всей неприглядностью многих сторон взрослой жизни. Но ему-то, Макрону, уже тридцать пять. Он на десять лет старше Боадики. Да, конечно, люди строят серьезные отношения и при большей разнице в возрасте, но обычно молва подвергает осмеянию и презрению идущих на это мужчин. А вот завести молоденькую милашку вроде бы даже почетно. Макрон поджал губы и покачал головой. Вот он и распускал хвост перед местной красавицей. Ему, видно, льстило, что та моложе его. А копнуть глубже, так он, Макрон, мало чем отличается от старых слюнявых развратников, денно и нощно слоняющихся возле Большого цирка [2] и тешащих с малолетками свою похоть. Эта мысль обожгла его стыдом,
2
Большой цирк, или Циркус Максимус — самый большой ипподром в Древнем Риме; вмещал до 250 тысяч зрителей. (Прим. ред.)
— Итак, они запретили тебе со мной видеться?
Боадика кивнула.
— И ты, значит, согласилась?
Она повернулась к нему с горестным выражением на лице.
— А что мне еще оставалось? Они сказали, что если поймают меня с римлянином, то опять изобьют. По мне, так уж лучше смерть, чем побои. Можешь не верить, но это действительно так.
Высказав наболевшее, девушка несколько успокоилась, ее взгляд смягчился.
— Прости, Макрон. Но я должна позаботиться о себе. О своем будущем.
— О твоем будущем? — презрительно скривился Макрон. — Ты имеешь в виду свой брак с Празутагом? Вот уж тут я действительно удивлен. Сама подумай, разве он тебе пара? Как вообще ты могла на это пойти? Я хочу сказать, он ведь совсем не подарок и не очень-то дружит с мозгами.
— Да, на первый взгляд это так. Но Празутаг очень практичен, и у него хорошие виды на будущее. Он икенский принц, у него есть свита, двор и большой дом в Камулодунуме. Соплеменники уважают его. К тому же сейчас он налаживает прочные и полезные отношения с Римом. Ведь если мы добьемся успеха, ваш генерал ему этого не забудет. И, надо думать, отыщет способ выразить свою благодарность.
— Я бы на это особых надежд не возлагал, — проворчал Макрон. Он хорошо знал, насколько короткой бывает память высоких персон, когда им надо «выразить свою благодарность». Способы-то у них под рукой, но, похоже, их не всегда легко «отыскать».
Боадика покосилась на него с любопытством, но, поскольку он не стал пояснять свою мысль, продолжила:
— Спасши знатную римлянку и детишек, Празутаг тут же прославится среди римлян. Он станет известен, как ни один бритт до него. Имя его будет знать каждый римский легионер. А если случится, что вы и впрямь завоюете остров, то уже одно это возвеличит и тех, кто вам в том помогал.
— И их женушек, разумеется?
— Да.
— Понимаю. Да, ты здорово изменилась за месяц. Я едва тебя узнаю.
Боадика, задетая его тоном, отвела глаза. Макрон нимало не сожалел о сказанном, но в то же время он не чувствовал к девушке неприязни и, уязвляя ее, никакого удовольствия не получал. Ему просто очень хотелось вновь пробудить в рассудительной и сразу от этого поскучневшей красавице тот искрометный задор и ту неуемную безоглядную живость, так удивлявшие и восхищавшие его.
— Неужели у тебя и вправду холодная кровь?
— Холодная кровь?
Казалось, сама эта мысль ее удивила.
— Нет, кровь у меня совсем не холодная. Ничуть. Просто такова жизнь. Обладай я, как вы, мужчины, достаточной силой, все вышло бы по-другому. Однако я слабая женщина, и мне остается лишь подчиниться выпавшей на мою долю участи, то есть помалкивать и делать, что говорят. Иного выбора у меня теперь нет.
Последовала пауза, прежде чем Макрон, набравшись смелости, брякнул: