Оренбургский владыка
Шрифт:
— Кто из вас первый номер? — спросил Дутов у женщин.
Авдотья подняла руку, как прилежная ученица церковно-приходской школы на уроке у любимого батюшки:
— Я!
— Вы, стало быть, второй номер? — командир полка перевел взгляд на Наталью.
— Второй.
— А первым быть сможете?
— Смогу. Нас этому учили на пулеметных курсах.
— Может быть, я вас тоже переведу в первые номера? А вторыми обеим дам мужчин, чтобы таскали пулеметы.
— Таскать пулеметы мы тоже привыкшие, — сказала Авдотья. Она пила чай из блюдца, картинно отставив мизинец и кидая в рот небольшие крепкие кусочки
— Грешно и неразумно подготовленного пулеметчика использовать на черновой работе второго разряда, — сказал Дутов и отправил в рот крупный голубоватый осколок.
С твердым синим сахаром, который в доме Дутовых еще называли постным, гоняли чаи в трудные дни Великого поста: с одним небольшим кремешком [17] пили порой не менее десяти стаканов… Вообще-то Дутов никогда не экономил на еде, оттого и телом был такой пухлый, но синий сахар он приобретал всегда в первую очередь, а уж потом — все остальное.
17
Кремешок — (ум. — ласк.) небольшой кусок кремня.
Авдотья тем временем переглянулась со своей младшей товаркой и произнесла степенно:
— Как решите, ваше высокоблагородие, так и будет.
— Вот и хорошо, — одобрительно произнес Дутов, сделал крупный гулкий глоток, почувствовал себя неловко — на фронте совсем отвык от общения с представительницами прекрасной половины, взял с тарелки сушку, с хрустом раздавил ее.
Всего четыре месяца Дутов командовал полком. Фронт начал разваливаться. Из окопов стали вылезать немцы, вылезали и русские, обнимались с врагами. На нейтральной полосе разжигали костры, пили шнапс и заедали его сваренными вкрутую куриными яйцами, добытыми во дворах ближайших деревень. Офицеров, которые мешали этим фронтовым братаниям, безжалостно уничтожали — не взирая на чины, авторитет и ордена. На всякого боевого полковника, украшенного наградным золотом, как рождественская елка побрякушками, находился какой-нибудь тщедушный унтеришка со вставными железными зубами, который, не колеблясь ни секунды, со словами «Не мешай, паря, нам с братьями-немаками общаться!» всаживал офицеру в живот штык или пулю, орал во всю глотку, будто ворона, у которой случился запор: «Да здравствует свобода!».
В полку Дутова обстановка была спокойной — казаки офицеров на штыки не поднимали.
В Петрограде происходили события, которые вызывали в рядах фронтовиков нервный озноб. Говорят, царь, желая России покоя и счастливого будущего, собирался отречься от престола в пользу своего брата Михаила, но и Михаил не был в восторге от этой идеи, колебался и отговаривал Николая от таких дурных перемен… В России запахло гражданской войной.
Дутов с любопытством прислушивался к новостям, приносящимся из Петрограда. Главным командиром в армии стал некий штатский человечишко, фамилию которого Дутов раньше никогда не слышал — крикливый, коротконогий адвокат Керенский. В военных делах он смыслил не больше, чем петроградские дворники в астрономии. Ходить под началом такого министра было оскорбительно.
Из штаба корпуса пришла бумага: в марте в Петрограде должен состояться первый общеказачий съезд, необходимо направить туда своего делегата. Цель съезда: выяснение нужд казачества — чего, мол красно-желто-синелампасникам надо?
Прочитав бумагу, Дутов позвал ординарца:
— Приготовь продукты на три дня. Поедем в штаб корпуса.
Ординарец у него сменился вновь, теперь это место занимал Пафнутьев.
— Двух толковых казаков в комендантской роте возьми! Поедем вчетвером.
Оставшись один, Дутов пробормотал с неожиданным раздражением:
— Раньше казаки собирались на круг, сейчас — на съезд. Что-то новомодное и… неприятное. Тьфу!
До штаба корпуса добрались без приключений. Если не считать того, что Пафнутьев забыл взять с собою хлеб — это обнаружилось на полпути, когда завернули в небольшой прозрачный лесок, облюбовали там круглую сухую поляну и на морды лошадей натянули торбы с кормом. Пафнутьев, не найдя в мешке ни одной ковриги, взвыл.
— Да что же это я-я-я… — Он гулко ахнул себя кулаком по голове, глаза его расстроенно заблестели.
— Недотепа и есть недотепа, — осуждающе произнес Кривоносов, которого ординарец от имени командира полка произвел в конвойные.
Дутов молчал. Кривоносов вздохнул, расстегнул добротную немецкую сумку, притороченную к седлу, достал оттуда буханку, предусмотрительно прихваченную у поваров…
— В штаб приедем, я тебе хлеб отдам, — зачастил, давясь словами, Пафнутьев, затоптался на месте.
— М-да! — крякнул второй сопровождающий, белоусый казак Гордеенко с насмешливыми глазами, который в полк прибыл с последним пополнением, вместе с Авдотьей Богдановой и Натальей Гурдусовой.
Пафнутьев виновато глянул на командира полка и съежился еще больше.
— Мало тебя били папа с мамой в детстве, — сказал Кривоносов и также глянул на командира полка: что тот скажет?
Дутов молчал. Это и определило дальнейший разговор: раз войсковой старшина не встревает, значит, дискуссию пора заканчивать.
Штаб графа Келлера занимал большой дом в захолустном, бессарабском городке. Лихой кавалерист Келлер сидел за столом усталый, ко всему безразличный, он писал домой обстоятельное, с советами и указаниями письмо. Лицо было серым, нездоровым, под глазами вспухли мешки.
Когда дежурный адъютант открыл перед Дутовым дверь кабинета, Келлер молча указал войсковому старшине на стул. Дутов сел. Окна в доме были чистыми, с блеском, сквозь такие стекла любой невзрачный пейзаж разом приобретал нарядность. На крыше здания напротив крутили хвостами голуби, ворковали — чувствовали весну.
Кончив писать, Келлер запечатал письмо в конверт, положил на столе на видное место — адъютант отправит его с фельдъегерской почтой, — и, сцепив на животе пальцы, внимательно посмотрел на Дутова.
— Вы слышали о том, что в Царском Селе арестована семья государя?
Дутов ощутил, как что-то жесткое сдавило глотку. Неужели повальное дезертирство, расхлябанность, братания на фронте, враждебное отношение к офицерам, неспособность защитить Россию привели к тому, что царь отказался от трона, как от обычной табуретки, из которой вылез гвоздь, и теперь его вместе с семьей арестовали, как простого холопа, задолжавшего барину пару пятаков?
— Слышали? — повторил вопрос граф Келлер.