Оренбургский владыка
Шрифт:
Детская, наивная молитва, но Бембеев знал, что делал, молясь своему идолу, он верил, что тот по этой части может оказаться сильнее русского бога.
Отряд красноармейцев тем временем грянул песню. Старую, солдатскую, царских еще времен; пели красноармейцы слаженно, заслушаться можно.
— Надо же! — восхищенно пробормотал Гордеенко, крутнул головой вначале в одну сторону, потом в другую. — Поют и смерти своей не чуют.
— Пусть поют, — оборвал его калмык.
Песня красноармейская сделалась громче — колонна приближалась
— Замрите, мужики, — тихо проговорил калмык, — чтобы не видно вас было и не слышно. Чем ближе мы подпустим красных — тем лучше.
Колонна стала подниматься в седловину по пологой, едва видной в траве спаренной колее, которая шла ровно посередине и уходила в обгиб одной из высот. Впереди двигался командир в кожаной фуражке, с вырезанной из консервной жести звездочкой. Маузер громко хлопал по тощему жилистому боку командира, тот в руке держал ветку и на ходу сшибал ею макушки репьев.
Пулеметная очередь прозвучала оглушающе, будто гром, способный расколоть небо, — неожиданно резко сбила с ног трех голосистых, ладно тянувших строевую песню мужиков. Странное дело — очередь эта прошла мимо командира, даже не зацепив его. Он только пригнулся удивленно, отшвырнул в сторону прут и ухватился пальцами за кобуру маузера. Пальцы соскользнули с нее, командир, обиженно вскрикнув, вцепился ногтями в крючок, дернул его один раз, потом другой, пытаясь открыть кобуру, но пальцы соскочили и с крючка — не везло красному командиру.
На соседней высотке загрохотал второй пулемет. Казаки, лежавшие в цепи, зашевелились. Послышалось клацанье передергиваемых затворов.
— Пли! — скомандовал калмык.
Залп смел еще несколько человек. Красный командир, словно очнувшись, по-козлиному ловко отпрыгнул в сторону, вновь схватился пальцами за лакированную кобуру маузера. На этот раз попытка увенчалась успехом — через несколько мгновений он выдернул оружие, выстрелил несколько раз подряд по макушке сопки. И — вот ведь как, — попал! Попал в лохматого напарника Гордеенко — тот вскрикнул надорванно и отпрянул от «максима».
Калмык спешно заработал локтями, подполз к пулемету.
— Не прерывай стрельбу, — запаренно прохрипел он, — я у тебя за второго номера побуду!
— Йэ-эхма! — азартно прокричал Гордеенко, распушил по воздуху белые усы, которые сделались такими же внушительными, как у генерала времен русско-турецкой войны, с лубочной картинки.
На станции заворочался, гулко застучал своими внутренностями бронепоезд, дал несколько резких свистков, окутался паром.
— Сейчас он нам покажет, — прокричал между двумя очередями Гордеенко.
Калмык отмахнулся от него:
— Слепой сказал — посмотрим!
Гордеенко дал длинную очередь по красноармейцам, пробующим сбиться в организованную группу.
— Так не годится, — прокричал Гордеенко, — раз пришли в гости, то должны схавать все, что для вас приготовлено.
Калмык отпустил ленту и откатился на несколько метров в сторону, под прикрытие густо поросшей травой кочки, глянул в степь. Увидел там мелкие пляшущие точки и расплылся в невольной улыбке — это скакали дутовцы. Бембеев вернулся к пулемету, ткнул напарника кулаком в бок:
— Продержаться надо совсем немного — наши идут!
Люди, находившиеся в бронепоезде, также заметили всадников. Паровоз, напрягаясь, запыхтел, застучал сочленениями, окутался серыми плотными клубами, потащился на позицию. Бембеев ухмыльнулся:
— Ох, какой неверный маневр!
Бронепоезд прополз метров семьдесят, одолел крайний домик Кувандыка, затормозил, в то же мгновение с платформы ударило орудие. Снаряд, оставляя в воздухе дымный след, промахнул над высотой, занятой пешей командой, и взорвался в степи.
— Дурак наводчик, — коротко оценил выстрел калмык.
Орудие рявкнуло еще раз. Не такой уж дурак наводчик, раз сумел поправиться — подвернул ствол, и снаряд, взбив целую тучу огнистых брызг, срезал часть соседней высоты. Вместе с людьми. Загорелая кожа на лице калмыка побледнела, на лбу выступил горячий пот.
— Сейчас он, Африкан, по нашей высоте рубанет, — прервав стрельбу, прокричал Гордеенко, — готовься!
Пулеметы, установленные на передней, открытой платформе бронепоезда, перед длинноствольным неповорачивающимся орудием, заголосили отчаянно — на поезд накатывалась конная лава. Третьего орудийного выстрела не последовало: людям на бронепоезде было уже не до этого. Несколько всадников, прорвались сквозь свинцовый заслон, сблизились с ними. Паровоз, укрытый толстыми железными щитами, вновь окутался клубами пара, — испуганно попятился назад, но было поздно — дутовцы уже вышвырнули за борт двух пулеметчиков, хозяйничавших на платформе, и теперь, цепляясь за железные выступы, подбирались к кабине машиниста.
— Все, отстрелялся бронепоезд, — тихо, спокойно, будто ничего не происходило, констатировал калмык.
Дутовцы облепили поезд как муравьи, прыгали прямо с коней на бойницы, на орудийной платформе и в паровозной будке завязалась драка, паровоз ревел истошно, звал на помощь.
Из-за крайних домов также вымахнула конница, — впереди скакал всадник с красным флагом на древке. Часть дутовцев пошла наперерез, сшиблась с ней, на землю полетели люди.
Калмык внимательно следил за тем, что происходило внизу, и поглядывал на соседнюю высоту, контролируя обстановку.
Красноармейцы, залегшие в траве, зашевелились, потом повскакивали и с неожиданным криком понеслись вверх, на высоту. Впереди бежал командир колонны, делая крупные сильные прыжки. Увидев калмыка, приподнявшего голову, он на ходу пальнул в него из маузера, промазал, прокричал что-то яростное, лихое, выстрелил опять — пуля прошла над самой макушкой калмыка, сбив с него фуражку. Бембеев ткнулся подбородком в землю, поспешно дернул напарника за рукав:
— Гордеенко, чего медлишь? Стреляй!