Орленев
Шрифт:
он — активная воля, она — инерция пассивности, причем пассив¬
ности до такой степени безропотной, что способна только раство¬
ряться в других. Орленев считал Кугеля тонким ценителем ак¬
терской игры и обычно прислушивался к его словам, но на этот
раз с ним не согласился. Его Раскольников привязался к Соне
не потому только, что она разделяет его судьбу («тоже пере¬
ступила») и что они вместе прокляты. Конечно, мотив их отвер¬
женности, их
ней, что эта слабая девушка со дна жизни сохраняет такую
душевную чистоту и ничем нс омраченную ясность взгляда, о ко¬
торой он, умник и завзятый теоретик, и мечтать не смеет. Далее
Кугель писал, что Раскольников и Соня, пройдя «положенный
им путь взаимного, хотя и разнохарактерного страдания», в конце
концов оказываются «самыми обыкновенными средними людьми»,
в чем и состоит «художественный венец и мораль всей истории».
Орленев не припимал такого уссреднения героев Достоевского до
уровня ничем не примечательной обыденности, такого статисти¬
ческого подхода к ним. За смирением Сони, за ее хрупкостью и
кротостью он увидел непреклонность ее по-своему незаурядной
натуры, принадлежащей— по его счету — к высшему духовному
типу. У Достоевского в рукописных текстах к роману сказано,
что Раскольников ходил к Мармеладовой «вовсе не по любви,
а как к Провидению» 38. С таким исповедным чувством вел Орле-
пев эту сцену, и, хотя любовь и сострадание Сони только усу¬
губляют трагический надрыв Раскольникова, он цепляется за них
как за последний островок спасения, как за самую жизнь.
В театральных мемуарах, в том числе и неизданных, дошед¬
ших до нас в рукописях, сохранилось много описаний игры Орле-
нева в сценах с Порфирием Петровичем. И есть в этих описаниях
один часто повторяющийся образ — встречи Раскольникова со сле¬
дователем по остроте борьбы и ее мучителъно-истязующей грации
современники сравнивают с игрой кошки с мышью. Воспомина¬
ния М. И. Велизарий, на книгу которой мы уже ссылались, от¬
носятся к самому началу века, когда партнером Орленева в роли
Порфирия Петровича был еще Кондрат Яковлев. И вот как про¬
ходила эта сцена: «Раскольников слабеет, теряет спокойствие, за¬
жмурив глаза, падает в пропасть», и в эту минуту «следователь
превращается в кошку. Стремительно бросается вперед, хватает
мышь и... снова прячет когти; ему хочется еще поиграть. У зри¬
теля захватывает дух: вот-вот придушит. Но жуткое видение про¬
ходит, и перед нами снова представитель закона и отчаянно за¬
щищающий себя преступник». Вы переживаете ужас и в то же
время наслаждение творчеством двух мастеров русского искус¬
ства 39. В книге Льва Никулина взят более поздний период —
теперь рядом с Орленевым в инсценировке романа Достоевского
выступает провинциальный актер Макар Борин — комик по ам¬
плуа, знаменитый Подколесин, с блеском игравший Порфирия
Петровича: «Два человека были точно одни в комнате, два голоса
звучали в мертвой тишине — надорванный, звонкий, звенящий
голос Раскольникова и хрипловатый, старческий, жужжащий, как
муха, басок Порфирия Петровича», и зрители, теряя ощущение
театра, затаив дыхание следили за «страшной и увлекательной
игрой кошки с мышью» 40. Сравнение это возникло у мемуари¬
стов не случайно, оно подсказано романом.
При первой встрече с Порфирием Петровичем, почувствовав
зловещие намеки в его словах, Раскольников у автора, еще не
зная, мираж ли это, плод его мнительности или заведомая ин¬
трига и прием следствия, с раздражением думает: «Ну, бейте
прямо, а не играйте, как кошка с мышкой». Но этой метафоре
Достоевский не придает распространенного значения, и о второй
встрече Раскольникова со следователем говорит: «Это даже пе
кошка с мышыо, как вчера было». А нечто гораздо худшее. Пер¬
вая встреча — это действительно игра, взлет теории, битва идей,
царство абстракции с отдельными прорывающимися «загадоч¬
ными словечками», от которых Раскольникова бросает в дрожь.
И все-таки это еще невесомые косвенные улики, психологический
этюд, род репетиции. Совсем по-другому проходит вторая встреча,
в ней меньше игры и больше охоты. Мысль об обманчивом при¬
зраке теперь ушла; его ловят, в этом сомнений нет, и обязательно
изловят. И как странно, что тон рассуждений у следователя все
более веселый, а смысл слов все более угрожающий. Он по-преж¬
нему донимает его психологией, но эта карта уже отыгранная,
поскольку в какой-то момент борьба у них принимает открытый
характер, прямо в лоб. Мышь так не сопротивляется... Пока Рас¬
кольников держится довольно стойко, хотя и допускает много
уличающих его неловкостей. Игра его проиграна, но последнего
слова он еще не говорит. По такой развивающейся и усложняю¬
щейся схеме и строилась игра Орленева в двух его встречах
с Порфирием Петровичем.
Первую сцену у Порфирия Петровича с ее спором идей он
поначалу играл с некоторой осмотрительностью, может быть, по¬