Орленок
Шрифт:
Грохнул выстрел. Отчаянный собачий визг просверлил воздух. Доблестный воин воровато огляделся и, убедившись, что свидетелей его героического поведения не было, вскочил, высоко поднял голову и молодцеватым шагом вернулся на свой пост.
Тенор еще узнал Шуру. Слабо вильнул хвостом. В потухающих глазах его мелькнуло выражение беспредельной собачьей преданности и погасло. Из простреленного горла хлынула кровь. Он передернул лапами, вытянулся, замер.
Шура снял шапку. Ветер трепал его черные волосы.
В глазах стояли слезы. Он быстро нагнулся,
Поезд взорван
Сидеть неподвижно в кювете в этот бесснежный и уже по-зимнему морозный день, терпеливо выжидать, ловить ухом каждый шорох для Шуры было труднее всего. Ноги застывали даже в теплых валенках, а сердце жарко выстукивало нетерпеливую дробь. Музалевская сказала — поезда ходят между двумя и пятью. Уже второй час, а между тем ничего еще не видно.
— Идут!
Макеев приложил палец к губам. Шум шагов приближался. Потом картавый немецкий говор. Изредка — постукиванье молотком по рельсам. Шура уже вскинул свой полуавтомат.
— Осмотрщиков пропустить! — одними губами, но совершенно отчетливо проговорил Тетерчев и в пояснение добавил — Пускай доложат на станции, что путь в порядке.
Шура смотрел на него восхищенный: «Вот это командир! Все предвидит…»
Осмотрщики прошли. Шаги затихли. Можно бы, кажется, начать разборку пути, а то ведь и не успеть, пожалуй. Но Тетерчев с Макеевым все еще медлят, чего-то выжидают. Глухой, едва различимый шум возник где-то очень далеко. Он постепенно нарастал, и уже нельзя было ошибиться — поезд.
Шура переводит укоряющие глаза с командира на комиссара: «Проворонили! Теперь крышка! Проскочит, как миленький».
Тетерчев чуть приподнял голову над кюветом.
— Дрезина!
Партизаны взяли было на прицел.
— Пропустить! — сердито зашипел командир.
Опять пропустить! Шура совсем обозлился. Что ж это такое? Мерзнуть здесь часами только для того, чтобы полюбоваться, как немцы под самым носом у них прогуливаются взад и вперед.
— За работу! — скомандовал наконец Тетерчев, когда дрезина отгрохотала.
Шура бросился на рельсы, как на врага. Орудовал клещами и отверткой. Торопился, не разгибал спины. Все казалось, что они не успеют разобрать путь и поезд пройдет благополучно. По лицу жарко струился пот. Шура сбросил шапку, расстегнул пальто. Рядом с таким же молчаливым упорством работали Шура Горбенко, Ильичев, Тетерчев и Макеев.
— Тсс! — Комиссар застыл с протянутой вперед рукой, прислушался.
— Ложись!
Пятеро в серо-зеленых шинелях показались на повороте. Между ними один офицер.
— Огонь!
От дружного залпа фашистов будто смыло. Или это только уловка? Притаились? Подстерегают?
С ружьями наготове партизаны пошли вдоль насыпи. Шура первый наткнулся на убитого немца. Он лежал навзничь, щекастый и еще румяный.
— Капут! — жестко сказал Шура.
В нескольких шагах лежало еще двое — один ничком, широко раскинув руки и
Командир насчитал четверых.
— Ищите пятого. Затаился, поди. Нагадить нам хочет.
Шура вздрогнул и оглянулся, будто его толкнули. Из кювета по ту сторону линии два глаза уставились на него, ненавидящие и злобные, как у затравленного волка. Шура поднял автомат, хлопнул выстрел. Голова в пилотке скрылась.
— Вот за это спасибо! — похвалил Тетерчев. — Из тебя снайпер выйдет что надо. Пойти взглянуть, может еще жив. — Он вынул из кобуры наган и подошел к кювету. Немецкий офицер лежал на спине с запрокинутой головой. Рядом валялась намокшая в крови пилотка. Рука фашиста сжимала гранату Командир усмехнулся:
— Опоздай ты хоть на секунду, нас бы никого в живых не осталось.
Ильичев, Горбенко и Макеев снова уже копошились над рельсами. Шура подбежал к ним.
— А стрелку-то, стрелку перевести забыли!
И будто в ответ ветер принес издалека протяжный, полный тревоги гудок паровоза.
— Бросай работу! — скомандовал Макеев.
Сбежали с насыпи, пересекли поле. Передохнуть остановились только в лесу. Шура беспокойно прислушивался к нарастающему грохоту. А что, как проскочит? Может быть, они не все сделали? Или не так, как надо?
Так-так-тик! Так-так-тик! — успокоительно выстукивают колеса.
Так-так-тик! Так-так-тик!
Теперь совсем близко. Шуре даже показалось, что поезд уже миновал разобранный участок пути и стук колес затихает. От досады он кусал себе губы.
Так-так-тик! Так…
Мелодия оборвалась, затерялась в бешеном хаосе звуков, в грохоте взрыва, лязге железа, раздирающих воплях.
Шура обхватил руками и ногами ствол сосны, вскарабкался проворно, как белка.
Поезд разорвало на две части. Паровоз под откосом нелепо, как перевернувшийся на спину жук, вертел в воздухе колесами. Несколько разбитых вагонов лежало рядом. Среди обломков дерева, развороченных ящиков с боеприпасами, искореженных железных частей, изуродованных скелетов военных машин валялись трупы убитых. А в хвосте поезда в оторвавшихся, устоявших на пути и объятых пламенем вагонах с треском рвались снаряды.
— С ума ты сошел, Саша! Мишень из себя делаешь! — кричал снизу Алеша Ильичев. — Слезай скорей!
Переправа
Музалевская шла впереди. За нею бойцы. Человек пятнадцать. Лес редел. Когда вышли на опушку, в мутном свете луны, затушеванной быстро бегущими тучами, обозначился мост через речку и какие-то невысокие строения на другом берегу.
Антонина Алексеевна указала в ту сторону.
— Вон Кипеть. Придется перебираться через реку. По мосту нельзя. Вчера я была в Переславиче у Юдиной, учительницы, она мне сказала, что на мосту немецкий патруль ходит.