Орлиное гнездо
Шрифт:
– Думаю, и сожгли, - согласился Корнел. – Но, должно быть, ей и не нужно ее тело, - ведь и бренные тела, которые умершим возвращаются в воскресении в Судный день, к тому сроку истлеют! Или Марина восстала из праха?
Корнел был растерян.
– Может быть, она жаждет отмщения?
“Она жаждет не отмщения – она жаждет меня!”
– Помолись покрепче и не думай об этом! – велела жена.
Они помолились вместе, и снова вместе заснули. Спалось им тягостно; но своих видений ни Корнел, ни Иоана больше не запомнили.
==========
Не успели Кришаны снова тронуться в путь – как захворал Тудор Испиреску. Таскать его с собой было тягостно, накладно: он не только был стар, непривычен к странствиям и большим испытаниям, а еще и казался немым укором всему предприятию боярского семейства.
Сын Тудора Испиреску уже сросся с ними – пусть дух его и был надломлен; Тудор же всегда держался наособицу. Впрочем, Раду был уверен, что отец не настраивает Корнела против них: но кажется своему наследнику преданной им совестью родной земли…
Они, угнетатели народа, борются с великим его вождем!
Но что может понимать этот малообразованный старик? Если Влада Дракулу не остановить, он возгорится неутолимой жаждой стать вторым Александром Македонским или Юлием Цезарем - наследником славы императоров, каковым себя и мнит, после падения Византии.
Сколько простого народа поляжет в этих войнах - не счесть…
Неужели Тудор Испиреску воображает, что его князя тревожит судьба этих сотен тысяч жертв?
Но теперь – Тудор Испиреску больше не будет бередить душевных ран Корнела Испиреску: Тудор, несомненно, умирал. Он давно страдал и сердцем, и спиной, а теперь еще подхватил какую-то лихорадку, от которой лежал в жару и не мог ничего есть… Вначале Кришаны боялись, что с Тудора болезнь перекинется на всех, и на беременную Иоану, но, по-видимому, эта немочь была не из заразных.
Корнел и Иоана с любовью и жалостью ходили за ним – но это не помогло: такие болезни, которые иногда приключались с людьми, особенно с обитателями старинных замков, никто не умел лечить. Тудор скончался через три дня – и едва ли успел дать сыну какое-нибудь осмысленное напутствие: в последние свои часы он никого не узнавал или просто не мог говорить…
Корнел очень горевал об отце – он так долго плакал, как жена еще не видела; казалось, кто-то отворил ему сердце, как недужным отворяли кровь, и оттуда выходила вся боль прошедших дней. Марина ему больше не являлась – не желала или, может быть, попросту не могла пробиться сквозь эту скорбь.
Если она все еще обреталась на этом свете… Если в смерти имела разум, каким обладала при жизни: ясный, безжалостный. Возможно, это ее оружие еще обострилось.
В том, что ее сестра сейчас где угодно, только не в раю с ангелами, Иоана не сомневалась - как едва ли сомневались все родные Марины. И, пожалуй, старый отец гордился этой черной, страстной душой больше, чем гордился обоими сыновьями.
Тудора похоронили скромно – посреди поля, принадлежавшего приютившим их хозяевам, отметив одинокий холмик знаком страданий Христа. Крест собственноручно
– Мне все казалось, что он обожжет нам руки, - прошептала Иоана, плача и дрожа на ветру рядом с Корнелом.
– Бог лучше видит, кто и чем грешен, - с печальной улыбкой ответил Корнел, глядя на жену.
Она все еще была одета как мужчина – и потому, что другого платья не было, и из-за тягот путешествия, и потому, что ей это нравилось: с неохотой Иоана думала о том времени, когда придется опять превратиться в беспомощную женщину, которая может только ломать руки и умолять!
И она видела, что Корнел уже полюбил ее такой – и в принцессе, одетой в пышное платье, будет по-прежнему видеть Иоану-воительницу!
Которая склоняет голову только ему на плечо…
Хотя Корнел понимал, что Иоана никогда больше не будет принадлежать ему так безраздельно, как тогда, в Тырговиште, когда он был силой и правдой своего жестокого князя. В гостях у жены, обладая ее телом и сердцем, он сам ощущал себя уже не господином – а только младшей ветвью старого фамильного древа, напитавшегося соками трансильванской земли. Теперь же, когда он предал господаря во имя Иоаны и какой-то грядущей правды, которой только предстояло воссиять, когда Марина умерла за него, когда Кришаны сделались безземельные бояре – Корнел ощущал себя ветвью дерева, вздрагивающего под ударами топора…
Она первая отомрет, когда оно рухнет!
Иоана же станет матерью, они больше не будут вдвоем… и в ее душе навечно поселилась боль и жажда мести.
Корнел был отныне всецело в воле Раду Кришана, и грядущую правду свою и славу мог прозревать только в нем. Хотя бывший княжий отрок, который мог теперь думать вольно, теперь понимал – что так же прежде не знал замыслов господаря, как не знал сейчас замыслов боярина. И коварный и ненасытный князь Влад мог точно так же употребить его и его верность во что угодно…
Корнел был потерян… он не знал уже, что в жизни незыблемо, что считать бесчестьем, что – долгом. Он был витязь на распутье… витязь со свежей и сильной душой, остановившийся на дороге скверны, которою уже многие годы и без колебаний шагали его вожди, - простой слуга, давно утративший невинность, свойственную простым слугам!
Незыблема была только любовь – только сияющие зеленые звезды, золотое личико, нежные руки. Но женщины были непостоянны, как облака… и незыблема оставалась только та любовь, что витязь хранил в себе самом.
Когда они снова тронулись в путь, у них опять были кони: отличные мадьярские кони, на которых пришлось немало раскошелиться. Но это была такая покупка, на которую никаких денег не жаль.
Раду ли Кришану было не знать, чего стоит добрый конь!
Иоана опять была одета, как это приличествовало женщине, - настояла мать: но что-то безвозвратно переменилось в ней, и теперь мужчина, покоритель, дважды подумал бы, прежде чем схватить ее. Иоана была теперь так же жестока, как и нежна, - и не поколебалась бы перед тем, как нанести умелый смертельный удар!