Орлий клёкот. Книга первая
Шрифт:
— Пулемет на колокольню церкви! — приказал Богусловский и ругнул себя за то, что прежде отчего-то не додумался до этого.
Пулемет на колокольне сразу же изменил ход боя. Как только белофинны начинали атаку, пулемет загонял их обратно за дома. Но особенную пользу пограничникам он приносил тем, что взял под прицельный огонь мост и берег, лишив тем самым наступающих со стороны реки постоянного подкрепления. Вскоре пограничники даже начали успешно контратаковать, отбивая дом за домом, тесня белофиннов к реке. Тогда по церкви ударила со стороны леса артиллерия. Били шрапнелью, и вскоре купол церкви кокошником охватило пороховое облако. Но стоило только белофиннам атаковать, пулемет заработал.
«Молодец! — с восхищением подумал Богусловский. — Хорошо укрылся».
Белофинны изменили тактику. Не прекращая обстрела, начали атаку, и пулемет вскоре замолчал. Богусловский бросился к церкви, по скрипучей лестнице влетел на колокольню и, с трудом разжав пальцы убитого пулеметчика, мертвой хваткой вцепившегося в рукоятки «максима», оттолкнул его, затем, не обращая внимания на беспрерывные разрывы снарядов и дробный, как град, стук осколков, впивавшихся в замшелые доски и бревна, улегся поудобней за пулемет, успокоил дыхание, пока оглядывал открывшуюся панораму боя и выбирал, куда направить первую очередь.
Белофинны наседали отовсюду, и в огневой поддержке нуждались везде, но Богусловский первой длинной очередью накрыл мост, на который вбегали плотной толпой враги. Очередь пришлась точно по цели. Толпа стала редеть, опадать, словно крутая волна на пологом песчаном берегу, затем поспешно побежала назад, оставляя на мосту, и без того густо усеянному трупами, новых убитых. Отбив попытку белофиннов перебросить по мосту подкрепление, Богусловский перенес огонь на село, где пограничники снова отступали. Он стрелял и стрелял, забыв о времени, забыв о том, что могут кончиться патроны, и вовсе забыв, что он командир роты, а не пулеметчик. Но кто-то руководил боем за него, кто-то прислал на колокольню двух бойцов, которые принесли несколько коробок с заряженными лентами и ящик россыпи. Один из бойцов занял место второго номера, другой принялся ловко набивать патронами пустые ленты.
— Спустись вниз! — приказал Богусловский. — Не рискуй!
И в самом деле, снаряжать ленты можно, укрывшись от шрапнели за бревенчатым перекрытием колокольни.
Бой не утихал. Белофинны не прекращали атак, шрапнель беспрестанно дробила купол колокольни, вскоре убило одного, затем другого бойца, зацепило осколками плечо и ногу Богусловскому, но он продолжал стрелять, сам себе поправляя ленту. Боли не чувствовал. Одна мысль, одно желание господствовали в его сознании: «Отбить атаки! Отбить! Продержаться до подхода постов».
Вражеское кольцо неумолимо сжималось. И вот уже перестали рваться снаряды над церковью. Обстрел белофинны прекратили из-за опасения побить своих солдат. Богусловский продолжал стрелять. Можно сказать, в упор. Он даже не слышал, что на колокольню поднимают еще один пулемет. Голос Шинкарева прозвучал для него совершенно неожиданно.
— Это ты здесь, Петр Семеонович?! — воскликнул предревкома. — А я-то думаю, кто такой молодец гвоздит контру?
Богусловский оглянулся и был поражен видом Шинкарева. Стоял тот во весь рост, могучий, решительный, словно не были перетянуты винтовочными ремнями его обе руки выше локтей, а рукава мундира не набухли от крови.
— Пулемет сюда! — распоряжался Шинкарев. — Коробку сюда. А сами — вниз. Один справлюсь. Не возражать! Вы там нужней. Помогите только лечь.
Шинкарев встал на колени, и бойцы, подставив руки под грудь, опустили его у пулемета.
— Живо вниз! — скомандовал еще раз Шинкарев, и почти сразу же застрочил его пулемет.
Теперь никто не видел его лица, искаженного гримасой боли, а стон Шинкарев сдерживал, крепко стиснув зубы.
Еще оставались патроны в лентах; еще не вся кровь вытекла из ран у Шинкарева и Богусловского, а они оказались не у дел. Белофинны сбили остатки пограничников на подступах к церкви и оказались в мертвом пространстве. Богусловский развернул пулемет так, чтобы бить в упор тех, кто осмелится сунуться на колокольню, но смелых среди белофиннов не нашлось. Более того, никто из врагов не пытался даже войти в церковь. Они негромко и совершенно мирно переговаривались между собой, и казалось, ничего не собирались больше делать.
— Что? В покое нас оставят? — глухо спросил Шинкарев и сам же ответил: — Такого не будет. Мы же их вон сколько покосили. Неужто кровь у них рыбья, мести не жаждет? — Повернулся на спину, уложил раненые, все в запекшейся крови руки на груди и, вздохнув облегченно, определил: — Так полегче будет. — Затем ухмыльнулся: — Странное дело — жизнь. Где найдешь? Где потеряешь? Мать моя попа уговорила, чтобы меня грамоте учил. И в солдаты отправила, хотя не должны были меня брать. Уж очень хотела, чтобы я унтер-офицером стал. Приезжал как-то к нам в слободку унтер. Видный из себя, усы, как у кота, через губу не плюнет. Перед ним все заискивали. Вот родительница моя, должно, и взяла в голову: унтера из меня сделать, в люди вывести. Уважал я свою родительницу. «Георгия» получил, прапорщиком стал. Успокоиться бы, ан нет! И то верно, рыба где глубже ищет, а человек — где лучше. Только едва под трибунал не попал. Все, думал, виселица либо расстрел. Листовки большевистские в казарму нес, меня и прихватили. В Бессарабии это было, в казачьем пограничном полку. Ведут в кабинет к полковнику, а я заладил одно: «Нашел у проходной. Хотел по всей форме доложить дежурному офицеру». И полковнику талдычу это же. Только тот не поверил. Говорит: «Следователи разберутся, а трибунал определит меру пресечения». И совестить начал. «Кто ты, — говорит, — такой? Шантрапа вонючая. Тебя в офицеры произвели, в казачий полк определили, рубеж отечества охранять доверили, а ты — рыло в сторону. Полк инспектируют, и на тебе — позор! Хоть пулю в лоб». Тут как раз генерал Богусловский, родитель твой, заходит. Выслушал меня и спрашивает полковника: «Отчего же не верите офицеру? Поднадзорный он? Нет. Кавалер «Георгия». Командир полка смутился, но на своем стоит. «Верно, — говорит, — крамольных речей не произносил. Не замечалось. Служит исправно, примерно служит, только ведь из простых он. И стало быть…» Генерал махнул сердито рукой и упрекает: «Офицер есть офицер. Ему верить следует. — Потом мне говорит: — Свободны. А чтобы впредь эксцессов не наблюдалось, переведу вас в другой полк». Так я и оказался в Финляндии. С большевиками не порвал. — Он вновь вздохнул умиротворенно и замолчал. Через минуту-другую усмехнулся снова: — Чудно. Теперь вот с сыном генерала бью беляков. Чудно. — Снова вздохнул. Спросил недоуменно: — Ну что беляки, так и не потревожат нас?
И словно в ответ на это, внизу застучали о бревна церкви саперные лопаты.
— Ну вот, теперь все понятно. Щепок нащиплют и подпалят, — удовлетворенно проговорил Шинкарев, вроде бы давно ждал он этого момента и вот наконец дождался. — Ну ничего, мы еще не одного беляка на тот свет спровадим.
И верно, когда церковь охватило пламенем, белофинны вынуждены были отступить от стен, и Шинкарев с Богусловским тут же начали их расстреливать. Поднялась невообразимая паника, кто бросился к ближним деревенским домам, чтобы укрыться за их стенами, но большинство, несмотря на жаркий огонь, вновь притиснулись к церкви. Одежда на них дымила, горячий воздух обжигал легкие, но они терпели, трусливо прижимаясь друг к другу. Несколько человек, правда, не выдержали, кинулись было к деревне, но все были скошены.
На колокольне с каждой минутой становилось все жарче. Огонь уже лизнул дранку купола, зацепился за нее, а вскоре, словно многозевое чудище, заглотнул всю колокольню в свое огненное чрево.
— Ко мне! — прохрипел Шинкарев. — Быстрей!
Богусловский кинулся к нему по еще не загоревшемуся, но уже кипевшему смолой перекрытию, готовый выполнить все, что Шинкарев прикажет.
— Поднимай станину. И — к самому краю пулемет.
Шинкарев привстал на колени, и его ковыльные волосы, без того разлохмаченные беснующимися в огне вихрами, взъерошились копной и тут же опали, спекаясь в роговые сосульки. Богусловский, увидевший это, словно очнулся, словно окунулся в реальность происходящего. Страх парализовал его волю, он бросил станину и хотел кинуться с колокольни вниз, но Шинкарев крикнул истерично:
— Поднимай! Убью!
Ненавистный взгляд, жгуты на скулах. Богусловский, обжигая руки о накалившееся железо, поднял на грудь станину и замер. Шинкарев нажал на гашетку.
— Получайте, контры!
Вместе с пулеметной очередью он послал белофиннам смачную русскую ругань.
Рванул ящик россыпи под перекрытием колокольни, рванули коробки с еще не расстрелянными лентами, купол рухнул и придавил стреляющий пулемет.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ