Орлий клёкот. Книга первая
Шрифт:
Гибли казаки от пуль наемных джигитов Абсеитбека, еще больше гибло самих контрабандистов, а «король», как и подобает королям, всегда оказывался вне подозрений. Гутарили меж собой нижние чины, что задарил он всех, кто мог бы предъявить ему счет за все преступления, но недовольство казаков к делу не пришьешь. Недавно несколько его джигитов счелночили с контрабандой, убив при перестрелке двух казаков. И сразу же после той кровавой ночи Абсеитбек отдал солидный куш за юную горянку из какого-то далекого кишлака.
Гарем Абсеитбека, охраняемый евнухами, размещался в одном кирпичном доме, сам же Абсеитбек — в другом. К дому «короля контрабандистов» и повел казаков-дезертиров Левонтьев.
Не ожидали казаки столь радушного приема. Абсеитбек моментально поднял на ноги весь кишлак: кто принялся свежевать баранов, кто резать морковь и лук, кто тащил огромные чугунные казаны для плова и дрова к очагам. А на лужайке, под огромной разлапистой арчой, уже стелились дастарханы [1] и раскладывались на них сладости: новат, халва, курага, кишмиш и лепешки. Сам хозяин, круглый, как старательно откормленная курдючная ярка, с такими же, как у овцы, тонкими ногами, обменивался с Левонтьевым традиционно-длинными приветствиями, то и дело прикладывая руку к сердцу. Левонтьев, однако, никак не мог встретиться взглядом с Абсеитбеком, чтобы хоть чуточку проникнуть в истинное настроение хозяина — карие, по-кошачьи узкие глаза Абсеитбека ни на миг не были бездвижными и, казалось, схватывали все, что происходило вокруг, сами же оставались накрепко замкнутыми в себе.
1
Дастархан (казах.) — скатерть, накрываемая на праздничный стол.
Левонтьев, приветливо отвечая на вопросы-приветствия, сам тоже с вежливой заинтересованностью вопрошал, когда подходила его очередь, как здоровье лошадей табунных, овец и коз, ишаков и коров, хорош ли был сбор урожая на полях и в садах и, наконец, много ли нарожали жены сыновей и здоровы ли все сыновья. Левонтьев знал, что не спросить о здоровье сыновей — значит кровно обидеть хозяина, оттого и задавал этот неизбежный вопрос. Он, уже привыкший к восточной учтивости и неспешности в беседах, поступал, с трудом пересиливая брезгливость, так, как того требовали традиции, хотя ему отвратительны казались и выпуклые щеки с красными сетками мелких прожилок, и смоляные волосы, жесткие, как конский хвост, и плоский, словно дно тарелки, лоб, — Левонтьев с превеликим удовольствием отвел бы душу, похлестав хомяковые щеки стеком либо заплевав эти бегающие глазки, но он улыбался, почтительно кланялся, прижимая на манер хозяина руку к сердцу и зная, что поспешность может испортить все дело, ждал подходящего момента для осуществления задуманного.
На террасу хозяина дома подали чай для офицеров. Первую пиалу, благоговейно нацедив в нее из чайника всего на хороший глоток терпкого зеленого чая, хозяин подал Левонтьеву левой рукой, прижимая правую к сердцу, выказывая этим величайшее почтение. Теперь все, что станет говорить Левонтьев, хозяин дома выслушает со вниманием, а просьбу любую выполнит, если она окажется посильной. И Левонтьев вполне оценил этот жест гостеприимства. Втянув, словно и впрямь он испытывал невообразимое наслаждение, ароматный парок от чая, как это делают неспешные во всех поступках аксакалы, Левонтьев заговорил:
— В крепости осталось мало людей. Дозоры ночью Богусловский разошлет, тогда и вовсе пусто станет.
— Ты не вернешься со своими аскерами? — спросил Абсеитбек.
Спросил бесстрастно, вроде бы его совершенно не тронули слова Левонтьева. Чуть-чуть, пожалуй, пошустрее забегали его глазки.
— Нет, уважаемый Абсеитбек. Мы больше не вернемся.
— И если я позову?
— Казаки сегодня не готовы еще стрелять в тех, кто остался в крепости. Для этого нужно время. А тебе терять его бессмысленно. Куй железо, пока горячо, говорят у русских. Действовать нужно, пока митингуют в крепости, пока не пришли в себя. — Еще раз втянув из пиалы чайный парок, Левонтьев проговорил философски: — Когда фортуна поворачивается к тебе лицом, спину показывать ей не следует. — Глотнул остатки остывшего чая и, подавая пиалу хозяину, спросил: — Не будешь ли, почтенный Абсеитбек, в обиде, если служивые заночуют в кишлаке?
— Бараны уже освежеваны, плов готовится, — ответил Абсеитбек, наливая в пиалу чай, на этот раз побольше, для менее почетного гостя.
Пиала шла по кругу неспешно, так же тягуче велась беседа, но о крепости больше никто не вспоминал. Для всех офицеров поступок Левонтьева оказался неожиданным, и не все одобрили предательство, хотя помалкивали, считая, что место и время для спора совершенно неподходящее. Они ограничивались лишь тем, что не смотрели на Левонтьева, демонстрируя этим свою неприязнь, он же совершенно не замечал изменившегося настроения у офицеров, наблюдая только за Абсеитбеком, пытаясь понять, клюнул ли тот на столь аппетитного живца или нет. Ведь нападение Абсеитбека на крепость станет той веревочкой, которая повяжет казакам руки. Не туго повяжет, слегка, но дорог почин. Дальше будет видно, как упрочить веревку. Поводов найдется немало. Клюнул бы для начала Абсеитбек.
Зря сомневался Левонтьев. «Король контрабандистов» не то чтобы клюнул, он со щучьей жадностью заглотил наживку и теперь с нетерпением ждал того момента, когда гости, насытившись пловом, удалятся в отведенные для них покои. Их станут сторожить — аллах благоволит мудрым, — если это хитрая игра пограничников. До утра даже змея не выползет из кишлака. Абсеитбек уже дал знак своим верным слугам, и джигиты уже седлают коней. Сегодня к рассвету, когда дозорные еще не вернутся в крепость, а часовые в самой крепости уже будут считать, что ночи конец, — в это время его джигиты начнут действовать. План нападения ему не нужно продумывать, Абсеитбек выносил его давным-давно. Сколько раз после очередной неудачи его посланцев он проклинал казаков и обдумывал в гневе план мести! Сколько раз его оскорбленное самолюбие находило отмщение в воображаемых картинах кровавой резни, учиненной его храбрыми джигитами в крепости! Но воплотить в жизнь свою злобную мечту Абсеитбек не осмеливался. Теперь же настал его звездный час. Утром он станет хозяином единственной караванной дороги, идущей за кордон. Он не будет тратить силы, как это делали глупые казаки, на охрану тех нескольких тропок, по которым можно, рискуя сломать себе башку, пробиться за границу только с небольшой заплечной поклажей. Пусть смельчаки ходят. Но по дороге без пошлины не пробежит даже заяц. Баню он снесет, пекарню тоже. Не умно казаки построили их внизу, на берегу реки. За стенами крепости выроет колодец. И никакая сила не сможет выбить его оттуда. Крепость станет неприступной и на крепкий замок, его замок, закроет караванную дорогу.
«Сегодня казаки поплатятся за все!» — злорадствовал Абсеитбек.
Не предполагал вовсе Абсеитбек, что пограничники готовятся к встрече с ним. Когда отряд дезертиров скрылся за скалой, куда вместе с рекой подныривала дорога, Богусловский приказал оставшимся казакам построиться, а затем объявил свое решение:
— Сегодня, завтра и еще несколько дней дозоры высылать не станем. Вполне возможно нападение на крепость. Отбиться будет несложно, но при одном условии: непременное подчинение всех одной воле — командиру. Командование гарнизоном принимаю на себя. Кто против? Нет? Вот и превосходно.
— Погоны только сымай.
— Сделаю это безусловно. Вас тоже попрошу сделать это непременно сегодня. — Переждал, пока утихнет возбужденный говорок, затем вновь заговорил, по-командирски чеканя фразы: — Начальником штаба назначаю подпоручика, простите, товарища Леднева. Командиров взводов и отделений предлагайте сами. Если окажутся несведущими — сменю. На обсуждение кандидатур десять минут. Разойдись.
К удивлению Богусловского, буквально через две-три минуты казаки объявили свое решение. Обошлось без спора. Взводными выбрали пожилых казаков, крепких служак Тимошина, Деева и Костюкова — самого, пожалуй, молодого из казаков и самого приметного. Усы, что тебе колосья спелые, остисто торчат, глаза ясные, будто у девицы-негулены, а язык словно дамасской стали клинок — не подворачивайся.
— Командиров прошу ко мне на совещание. Остальные — свободны.
Скомандовал и… стушевался: где совещаться? В офицерском собрании? Повел в свою квартиру и, пока рассаживались новоиспеченные командиры в маленькой уютной гостиной, присматривался к ним. Задумчиво-напряженные лица у пожилых казаков, наивно-удивленное у Леднева и совершенно беспечное у Прохора Костюкова. Не напрасно ли избрали его взводным? Какой из него командир? Не посчитались казаки с вековечной мудростью солдатской: молодой — на службу, старый — на совет. Молодайкам в станицах головы кружить — это Прохору в самый раз бы. Но дело сделано.