Орлий клёкот. Книга первая
Шрифт:
Не предполагал краском Богусловский, что совсем скоро вся эта восхитительная гармония станет обычными трудными для путников горами, где опасность подстерегает тебя всюду.
Первым ушатом холодной воды оказался развилок тропы, у которого ехавший впереди коновод придержал повод и, сдвинув буденовку на лоб, поскребся по-мужицки в затылке.
— Что? Неведомо куда путь? — еще не ощущая полной мерой важности момента, спросил Богусловский, остановив своего коня рядом с Павлом.
— Куда-никуда — приведут. Джайляу это. Людей все едино встретим, — спокойно ответил коновод. — Напрямки и возьмем…
А куда «напрямки»? Развилок словно рогатка. Один ус — вверх, другой — вниз. Павел, уверенный, что «прямки» те, что вверх ведут, повернул коня вправо. Но километра через два остановился в нерешительности: от тропы сучковато ветвились тропки поменьше, теряясь в густом разнотравье, а сама тропа худела, как ствол к вершине, и в конце концов терялась в траве, как и боковые отпрыски.
— Стало быть, вниз следует, — глубокомысленно изрек Павел и развернул коня.
Нижняя тропа привела обратно к берегу речки, какое-то время так и шла возле нее, словно прилепленная, затем тоже отвернула вверх, перевалила через несколько мягких холмов и, вильнув вниз, уткнулась в утрамбованную до каменистой твердости и оттого совсем бестравную площадку.
— Теплые ключи, — все с той же невозмутимой покойностью констатировал коновод. — Верный путь, стало быть. Версты три по увалу, а там и аул.
Три версты не бесконечность неведомая, заваленная горами. Можно до темноты успеть. Солнце еще довольно высоко. Неспешно обиходили коней, и когда те аппетитно захрумкали овсом, слюнявя торбы, подкрепились сами. Но прежде умылись в теплом сернистого запаха роднике, поверив Павлу, что целебен источник, что паломничество сюда настоящее, оттого и тропа широкая, и площадка умята прочно.
Увы, три горные версты далеко не те, что в степи. Пусть они там даже с гаком будут. Не испытала этого на себе прежде чета Богусловских, вот и не спешила, проникшись спокойствием коновода. А зря. Напрасно и Михаил тянул время, чтобы, как он думал, отдохнула получше Анна, которая хоть и бодрилась, но было видно, что устала основательно.
Поняли они это совсем скоро. Через каких-нибудь полкилометра. Тропа, ровно тянувшаяся по склону, вдруг, упершись в гладкокаменную ровность, вильнула вниз и как-то сразу отощала. Это вызвало у Михаила Богусловского недоверие, но Павел спокойно объяснил, что путь здесь один и заплутать теперь они не заплутают никак. Однако не прошло и четверти часа, как тропа привела к голой площадке с несколькими развалившимися, явно прошлогодними очагами, вокруг которых уже начала пробиваться трава. За площадкой начиналась широкая осыпь, которая загибалась вправо за скалу, конца оттого осыпи не было видно.
— Брошенная стоянка чабанов, не иначе, — заключил Богусловский. Его уже начало угнетать олимпийское спокойствие коновода, его принцип: куда бы ни ехать, лишь бы не стоять на месте. — Нет же дальше пути. Где-то потеряли мы нужную тропу. Возвращаться нужно, искать ее.
— Как же потеряли, если не терялась она? — удивленно спросил коновод. — По осыпи, должно, дальше. Иначе куда ж? Нет пути иного. Так по угору и нужно.
— Сомнительно. Весьма сомнительно, — пожал плечами Богусловский и глянул на Анну, ожидая ее слова, ее поддержки.
Но Анна сказала иное:
— Мы же, Миша, не знаем. Зачем обижать недоверием человека.
Кони, эти привыкшие беспрекословно повиноваться поводу и шенкелям кони оказались на этот раз не столь послушными. Павел даже крикнул на своего мерина, только тогда он боязливо ступил на окатанные камни, в навал лежавшие на склоне, и, подгоняемый шенкелями хозяина и глухим каменным шорохом, который рождался от потекших вниз камней, заперебирал торопливо ногами.
— Давай следом, — велел Михаил Анне. — Я замкну.
Как по каленым углям засеменила послушная кобылка Анны, напрягаясь вся, словно жгут, но ничего — успевает за конем Павла. Но вдруг споткнулась, сбилась с темпа и начала тонуть в круглом текучем камне по самые бабки, до крови разбивая их, — Анна натянула повод и, жалея лошадь, спрыгнула на камни, а те поплыли из-под ног, ноги подвернулись, и Анна тяжело завалилась, больно ударившись не только боком, но и головой.
— Стой! — крикнул коноводу Михаил и, как ни спешил к беспомощно лежавшей на камнях жене, слез с коня и осторожно, стараясь ступать как можно мягче, чтобы не упасть и тоже не подвернуть ноги, подошел к Анне и помог ей подняться.
— Что? Больно?
— Вроде все цело, — силясь улыбнуться, ответила Анна, и было видно, с каким трудом дается ей улыбка.
— Обними меня. Пошли.
Медленно они пошагали по осыпи, шелестя камнями. Впереди, примеряя каждый шаг, двигался Богусловский, держа одной рукой жену, а из другой не выпуская повода своего коня. Следом шел в полном спокойствии коновод, держа под уздцы своего мерина и кобылку Анны. Вначале он молчал, затем, когда солнце подобралось к вершинам почти вплотную, принялся время от времени бубнить:
— Засветло бы успеть, а, товарищ краском?
Михаил и сам понимал, что, если ночь застанет их на осыпи, положение окажется безвыходным, но как он мог торопить Анну, которая, он видел, совершенно обезножела и ковыляла из последних сил. Не спешил Богусловский еще и потому, что боялся, как бы не оступиться, не покатиться вместе с камнями вниз, туда, где весело шумит река.
Начинало смеркаться, а конца осыпи все еще не было видно.
Темнота в южных горах наваливается споро. Прошли путники еще метров тридцать, и не видно уже скалы, нависшей над осыпью. Впиталась она в темноту. Один ориентир: шум речки, доносившийся слева. Неважный ориентир, но на безрыбье и рак рыба.
Минут двадцать двигались они на ощупь, ловя старательно речной шум. Но трагичность положения с каждой минутой им виделась все ясней. И вдруг:
— Миша! Огонек!
Столько было радости в крике Анны, что Михаил даже испугался за душевное состояние жены. Но, оторвав взгляд от камней под ногами, тоже увидел не очень далеко тусклый костерок, который только начинал набирать силу, и тоже воскликнул:
— Костер! Спаситель наш!
Только коновод спокойно изрек:
— Ужин у юрты готовят. Выбраться бы из камней, пока горит. Поспешить бы.