Орлий клёкот. Книга вторая

Ананьев Геннадий Андреевич

Вошла Лариса с подносом, и гостиная наполнилась бодрящим ароматом. Оккер хотел было подняться, но Лариса опередила:

«— Лежи, я подам».

Он пил кофе, а она перебирала пальцами его волосы, разглаживала морщины на лбу и у глаз, а когда он похвалил кофе, она благодарно поцеловала его.

Владимир Васильевич не спешил допивать кофе, растягивал блаженство. Прежде, бывало, он вот так же цедил сквозь пальцы волосы Ларисы, разглаживал морщинки, и, хотя для нее все это было приятно, он видел это, она, однако же, сдерживала ответные ласки. Сегодня же они поменялись ролями. Ему тоже хотелось обнять жену, прижаться головой к ее пышной груди, но он продолжал пить мелкими глоточками кофе, как привык в Средней Азии пить чай из пиал.

И на следующий день Лариса была чуткой и нежной. И на следующий… И, вконец разморенный не испытанными прежде ее ласками, он разоткровенничался. Рассказывал, а сам боялся, что она расстроится, вспомнит о том времени, когда сама была под следствием, вспомнит все и вернется ее прежняя сдержанность; он никак не хотел потерять того, что так неожиданно обрел, но продолжал свой печальный рассказ.

Реакция Ларисы Карловны тоже оказалась неожиданной. Ни грамма печали. Только возмущение.

«— А, этот Мэлов, значит?! Тогда все понятно! — зло заговорила Лариса. — Почему ты, Володя, прежде мне не сказал о нем?! Я бы Сталину письмо написала. Либо его перевели бы отсюда, либо нас. Я сегодня же напишу…»

«— Не спеши, подождем решения. Я тебя очень прошу».

«— Хорошо. Но не попадись ему на крючок. Ни в коем случае никаких письменных свидетельств. Он хочет, чтобы ты отрекся от Богусловского. Он предателем тебя сделать хочет! Эка фрукт! А тебе не кукситься, а бороться нужно. Действовать!»

«— Нет, чести я не запятнаю. Что бы ни случилось! И отрешусь от непротивления злу. Непременно!»

Лариса Карловна была совершенно искренней, так заботясь о Богусловских. Возникшая зависть к Анне и Владику притупилась, но, даже будь она по-прежнему острой, иначе бы Лариса Карловна не поступила, ибо речь шла не о красоте бедер и бюста — речь шла о судьбе. А Лариса Карловна помнила все, что сделали для нее Богусловские. И искренность Ларисы, ее настойчивость для того душевного состояния Владимира Васильевича имели весьма серьезный вес. Даже решающий. На следующий же день Оккер начал активное противодействие Мэлову. Он попросил начальника штаба отряда донести лично ему рапортом о том, кем и когда был разработан план внезапных проверок и согласно ли утвержденному плану выезжал на стыковую заставу начальник отряда. Письменного рапорта, тоже лично ему, потребовал Оккер и от коменданта участка, который первым прибыл к месту боя и все видел своими глазами. Он не сказал о предстоящем следствии, но предупредил, как важна в рапортах скрупулезная точность. Своего начальника штаба он попросил подготовить справку об указаниях штаба округа по проведению внезапных проверок.

Документы, которые Оккер собрал, не оставляли сомнения в том, что Богусловский действовал верно, не афишируя своего выезда. Никакой тайной преднамеренности у того не было, никакого злого умысла. Это немного успокоило, по Оккер понимал прекрасно: все решит ответный звонок из Москвы. И его судьбу, и судьбу Богусловского.

Только после нескольких тревожных дней и бессонных ночей раздался долгожданный звонок. Первые слова ободряющие: «Работайте спокойно…» А дальше — засека, которую не враз осилишь: Мэлову не мешать, но и не содействовать, личного объяснения письменно не давать. Резко отказываться, однако, не стоит. Лучше всего — обещать и оправдываться за невыполнение обещания занятостью чрезмерной. С Богусловским контакт минимальный. Информировать об этом телефонном разговоре его ни в коем случае не следует. И вообще, никаких советов, как вести себя со следователем, не давать.

Не стал возражать против последней рекомендации, хотя был с ней не согласен. А когда рассказал об этом Ларисе и та определила такую позицию улиточной, решил он раскрыть Богусловскому почти все карты. Искал лишь повода для поездки в отряд. И вот — Барковый. Никто не мог теперь упрекнуть его в преднамеренном контакте с Богусловским.

…Они уже подошли к трапу, как вдруг Оккер обернулся, остановившись, и сказал твердо:

— Нет. На катер не пойдем. Рассказывай и показывай. Так будет понятней.

«Не хочет, чтобы кто-либо вдруг услышал случайно разговор… — со все больше укрепляющейся неприязнью к бывшему другу подумал Богусловский. — Эка напуган. Не боец за правду! Не помощник!»

Начал с подчеркнутой официальностью:

— Выезжая сюда, я ослушался следователя. Он позвонил мне тут же, после вашего приказа возглавить операцию…

— Постой, постой. Тебе он велел не покидать отряда?!

Для Оккера было неожиданно и оскорбительно услышать о том, что следствие Мэлов начал, не оповестив его, начальника войск округа. Мэлов, правда, не подчинялся ему, но элементарная субординация предполагала информацию. Оттого и не сдержал столь поспешного вопроса Оккер. Богусловский же расценил его по своему разумению. Ответил, едва подавляя раздражение:

— Решение о выезде я принял сам. Возможные обвинения полностью приму на свой счет!..

— Эка, батенька мой. Спасибо за пощечину. Ну да, может, и заслужил. Только вряд ли. — Вздохнув, сказал примирительно: — Ладно, поставим все на свои места, только послушаю я вначале доклад твой о бое.

Скупым военным языком докладывал Богусловский, а Оккер понимал, с каким смелым риском действовал тот и как ловко были захвачены японские катера, что в конечном счете принесло столь внушительную победу: трофеи, пленные, но, главное, хороший урок преподан провокаторам.

— Молодец, Михаил Семеонович! Одно слово — молодец! На орден представлю! Красного Знамени — не меньше! — И, поглядев в сторону Хабаровска, молвил злорадно: — Посмотрим, как Лазаря петь станешь! Посмотрим! — И вновь к Богусловскому: — А случись у тебя осечка — трудновато бы пришлось. Усугубил бы и без того…

— Повторяю, я вполне осознанно выехал сюда с эскадроном. Я не собираюсь, сложа руки на груди, взирать молчаливо на свершающееся зло. Преднамеренное зло! Я не баран, приготовленный на заклание!

— Похвальна, конечно, твоя решимость. Иного я и не предполагал. Только понять ты должен: обвинения сфабрикованы очень серьезные. Не перебивай. Не бычься. Послушай. Мэлов мне предложил письменно отречься от тебя. Иначе, мол… И вот, как на духу: труса спраздновал было. Чем бы все окончилось, не могу сказать, если бы не Лариса. Молодец она. Силу вдохнула. И знаешь, Михаил Семеонович, лаской взяла. Иной теперь стала, — не удержался Оккер, чтобы не поделиться радостью с другом, — совсем иной! Счастлив я теперь вдвойне: тебя не потерял, себя уважать не перестал, ее будто вновь обрел. Сегодня мне практически ничего не грозит, а тебе… — И приостановил речь. Не забывалась настоятельная просьба Москвы не вмешиваться в ход следствия. Ни на миг не забывалась. И о последствиях думал. Какие они могут оказаться? Решился все же на совершенно откровенный разговор: — Все, что я тебе скажу, только для твоего пользования. Нигде, ни при каких обстоятельствах…

— Клянусь честью!

— Верю без клятвы, — прервал Богусловского Оккер. — Сказал в порядке предупреждения. Так вот… Тебя обвиняют в действиях, кои можно квалифицировать как измену. Значит, так: несколько месяцев назад сосед твой задержал перебежчика, который даже со мной не пожелал беседовать. А суть вот в чем: в приграничных городах закордона есть, по словам того перебежчика, большая «партийная организация», подпольная, естественно, и руководит ею Ко Бем Чен…

— Постойте, постойте! Я слышал эту фамилию. До революции еще слышал. Он разработал интересную систему быстрой доставки шпионской информации. Как пример это нам приводили.