Орлий клёкот. Книга вторая
Шрифт:
— За что же, Рашид, осуждать зайца, который поступает разумно? Природа — превосходный учитель. Игнорировать ее уроки, значит, просто-напросто оказаться на пути вымирания, — с уверенным спокойствием в голосе парировал Темник. — Да, мы действительно в стадии линьки. Образно Кокаскеров определил. Так вот, друзья, давайте долиняем и уж тогда — вперед. Тогда мы сами, оставаясь живыми и невредимыми, станем врагам наносить ощутимые удары. Вижу и понимаю я, что происходит в отряде, но у меня нет точных разведданных, не определен еще объект удара, не уверен я и в боевой готовности наших партизан.
— Мой народ поступает так: ребенка, едва он подрастет, сажают на дикого жеребца и пускают в степь. Мудро рассуждают аксакалы: не севши на коня, не станешь джигитом.
— У русских тоже есть подобные традиции. Верно — мудрые они. Мы тоже испытаем силу выучки партизан в бою. Обязательно.
— Когда? Люди должны знать, когда их поведут в бой, — настойчиво спросил Воловиков.
Впервые он был так тверд в своем требовании. Обычно он предлагал только один раз. И если видел, что его совет не воспринят, значит, считал, не ко времени он, и отступал сразу же. Если и возвращался к нему, то спустя время, обдумав его более основательно. Сегодня комиссар с несвойственной ему настойчивостью стоял на своем неотступно: партизанам нужна ясность. Нет, он не требовал от командира раскрытия всей подготовительной работы, он настаивал лишь на определении срока первой боевой операции. И хорошо, что Темник уже решил его для себя, оттого не метались его мысли в поисках выхода, он вел себя уверенно, поддразнивая собеседников, чтобы те высказали свое мнение максимально полно. И только когда почувствовал, что спокойная беседа подошла к пределу, что вот-вот может случиться взрыв, пристукнул ладонью по столу:
— Все. Баста. Порешим так. Завтра еще раз проверим готовность обороны, затем проведем инспекцию по тактике боя и проэкзаменуем каждого партизана. На все это — два дня. Если будет все в порядке, тогда — вперед.
— Главная наша цель — бить врага. Оборона — не тактика партизан, — возразил Воловиков. — Согласен, инспектирование не помешает, все остальное — лишнее. Укрепляться можно в свободное от боевых действий время. И потом, до зимы мы гарантированы от карателей. Болото — лучшая оборонительная черта.
— Почему я, врач, рискнул принять командование партизанским отрядом? Из партизанских краев я. Из сибирских партизанских краев, — почувствовав, что после размолвки может наступить именно та атмосфера доверчивости, которая так ему нужна, начал рассказывать Темник давно уже заготовленную легенду. — Нет, сам я, как вы понимаете, не партизанил, а титьку сосал, но понаслышался в годы юности своей о многом. О победах любили трекать, как у нас говорят, а вот о поражениях — тут всегда виноватого искали. И кто виноватым оказывался? Командир. Он, дескать, не подумал об обороне. Он, дескать, не организовал охрану. У него разведки никакой не было. И, как теперь я понимаю, они были правы. Что думал командир: мандрыки еле заметные, только охотникам ведомые, — что тут окопы копать? кто сюда сунется? Только совались. Находились продажные проводники у беляков и японцев, тоже звериные тропы знающие. Обложат враги по сопкам отряд, мечется он в пади, а его, как куропаток…
— Правильно говоришь, командир! — горячо воскликнул Рашид Кокаскеров. — Не стал бы я Кокаскеровым, а был бы сыном кровососа-контрабандиста, не окажись командир-пограничник расторопой…
Темник с трудом заставил себя в меру удивиться услышанному, ибо признания такого рода даже в кругу ближайших друзей почти не делались, каждый старался «произойти» от крестьянина-бедняка или от рабочего, а тут на тебе — сын контрабандиста! Как не удивиться? Для Темника, однако, известие это имело свое значение: он сразу начал прикидывать, возможны ли шантаж и в конце концов совместная работа.
«Шефу нужно доложить — что тот скажет?» — думал с волнением Темник, продолжая слушать Кокаскерова с миной в меру удивленного человека.
А Рашид с восточной неспешностью пересказывал все, что слышал от приемного отца Кула о расколе пограничного гарнизона, о налете на оставшихся пограничников Абсеитбека, главы контрабандистов Алая и его, Рашида, отца, о полном разгроме налетчиков…
— Почему победителями вышли кокаскеры? Умный человек там был — Богусловский. Он роды у моей матери принимал. Он тоже, выходит, отец мой. Не поверил офицер Богусловский своему дружку, тоже офицеру пограничному, Левонтьеву, обезопасился.
— Начальник штаба тоже за кротовое существование, — с ухмылкой подытожил рассказ Кокаскерова Воловиков. — Удивительно!
— Нет! — воскликнул Рашид. — Я — за бои. Но с крепкой обороной базы. Командир наш мудростью равен аксакалу.
— Принимаю мнение большинства, но живу одной мыслью, одной целью — мстить! За роту свою. Все, почитай, погибли, став заслоном. Один я уцелел. Чудом. — И замолчал Воловиков, склонивши голову. Отяжелили ее грустные воспоминания.
Их полк остался фактически безоружным. Рванулся, поднятый по тревоге, марш-броском к зимним казармам, где все тяжелое оружие стояло на консервации, вся боевая техника. Несколько часов нужно, думалось, и приведены они будут в боевую готовность. Всего несколько часов! Думкам тем только не суждено было свершиться: побиты орудия и танки, искорежены бомбовым налетом, а от складов с огнезапасами одни глубоченные ямы остались. Вот и покатился полк на восток, оставляя роту за ротой на высотах…
Нет, не хотелось говорить Воловикову о мыслях своих и оценках. Вроде бы друзья боевые в землянке, но — береженого бог бережет. Так наставлял его сызмальства отец-хлебопашец, сам не уберегшийся от кулацкой пули.
Да Темник сейчас и не воспринял бы откровения Воловикова — ему впору переварить услышанное от Рашида. Левонтьев? Кто он? Дядя? Рассказывали ему, Дмитрию Темнику, что погиб один из Левонтьевых за Русь святую, оставив о себе долгую память: где проходил с отрядом казаков — крутил головы совдеповцам, как куренкам, за захват ими земли чужой…
И Рашид, выходит, уязвим. Ох как уязвим! С любого конца бери. Истинный его отец — контрабандист. Враг, стало быть, народной власти. И роды принимал офицер. Дворянин наверняка, классово чуждый элемент. Если прикинуть все как следует, можно в одну упряжку с собой впрячь. Только эту самую Пелипей уведомить нужно. Согласует она, с кем ей положено, даст «добро», вот тогда…
Темнику виделось великое облегчение в делах своих, когда будет рядом подвластное плечо.
— Да-а, судьба, — раздумчиво протянул Темник. — Отец — матерый враг. А сын…
— Мой отец — Кул! Дехканин. Чабан.
— Я не об этом, — со вздохом перебил Кокаскерова Темник, — я — о превратностях судьбы. — И почти без паузы, чтобы последнее слово осталось за ним, заговорил повелительно: — Все. Времени у нас достаточно будет впереди о себе друг другу поведать, без этого нельзя, мы должны знать друг о друге все, иначе как доверять? А теперь — пойдемте. Смотреть будем. Акимыча, товарищ Воловиков, позовите.
День предзимний короткий и промозглый. Едва хватило его, чтобы осмотреть все окопы и траншеи. Темник придирался к каждой мелочи, его настроению поддались остальные руководители отряда, и все стали сверхдотошными. Недоделок выявилась уйма. Все силы, казалось, бросить на их исправление — все равно несколько дней нужно потратить. Порешили вечером, однако же, так: неполадки все не помеха для боевых действий. Дотягивать оборону и быт улучшать станут те, у кого пока нет оружия. И если боевая выучка окажется достаточной, завтра же выслать разведку для связи с теми, кто в полицаях, и с Раисой Пелипей. Не вслепую же выходить «в мир»? Приглядели посланцы отряда, наверное, объекты для удара.