Орлий клёкот. Книга вторая
Шрифт:
Раненых трое. Один — надо же так предчувствовать Лиде! — в живот. Подносчик снарядов. Пожилой уже боец. Детей четверо дома. Часто он Лиде показывал письма от своей жены, статностью ее хвастался, хотя на фотографии виделась обычная обремененная трудом и детьми женщина. Стонет раненый сквозь стиснутые зубы, желваки на скулах жгутятся, в глазах тоска предсмертная: понимает, что кончается его путь жизненный — ни снарядной тяжести ему больше не ощущать, не радоваться сбитым фашистским бомбардировщикам, гордясь к тому своей причастностью, ни жены не ласкать, ни деткам не складывать былины складные. А Лида хлопочет возле него. Спокойная такая. Будто ничего страшного вовсе нет.
— Что ж не убереглись, Никита Федосеевич? Теперь вот — госпиталь на неделю-другую. А то и месяц. А оттуда, может, в другую батарею направят.
— Не направят, — выдохнул решительно раненый. — Не посмеют.
— И то верно. К своим. Как в родной дом. Одно утешно — на побывку могут отпустить. Дома побываете….
Отступила тоска, потеплел взгляд у бойца — работяги войны. Даже улыбнулся Лиде. И видимо, поблагодарил бы ее сердечно, да боль сковала зубы.
Окончила Лида бинтовать, попросила:
— Потерпите, Никита Федосеевич, пока помощь не подоспеет. Сразу тогда — в госпиталь. Я руки помою и вернусь.
Верно — с рук ей нужно было смыть кровь, но ради этого она не оставила бы сейчас раненого, посидела бы еще с ним — она просто не могла уже владеть собой, силы ее иссякли, их хватило только для того, чтобы спокойно выйти из землянки. И тут ее будто отнесло ветром подальше от нее и бросило на разбухший от мокроты чернозем да так ушибло, что бездвижной оставалась она многие минуты. Не вдруг прорвались сквозь окаменевшую душу слезы, но, когда обрели свободу, разгулялись безудержно.
Богусловскому скоро доложили, что жена его в истерике; кинулся он к ней, а она ничего не воспринимает, бьется, будто в падучей:
— Не могу! Не могу! Не могу!..
— Товарищ Чернуцкая! — крикнул Владлен. — Прекратите!
Метнулся недоуменный взгляд, сжалась Лида испуганно: «Чернуцкая?!» Нервы в комок. Но все же спросила:
— Как? Чернуцкая?!
— Ты — сестра милосердия! Пойми. К тому же — жена комбата. Верить тебе бойцы должны, как сестре, как матери. Верить, что в силах ты помочь. А ты?!
— Никиту Федосеевича я обиходила и обнадежила. Он поверил мне. Поверил!
— А они? — Богусловский махнул в сторону орудий и пулеметов. — Им ложь, хоть и благородную, выказала без стеснения! Кто тебе из них теперь поверит? Иль, думаешь, больше не будет раненых?!
— Ты прав, Владик. Расквасилась я, прости. — Достала платочек и принялась промокать глаза. — Пойду я, ждут раненые.
— Нет. Останешься пока со мной. В окопе. Совсем успокоишься, тогда — к раненым.
Мог бы и не делать такого приказа, но предлог есть побыть хоть чуток вместе, как же от такого откажешься. Тем более, танки вот-вот на выстрел выйдут, и кому ведомо, чем предстоящая дуэль окончится? Прежде, как сказал бы ефрейтор Иванов, семечки были, а впереди — что надо.
Лида поняла мужа и рада. Самой тоже не очень хочется от него уходить. Стоит рядом с Владленом и смотрит в степь ненавистную, ждет, когда рокот дальний в танки ползучие оборотится. Но и к раненым тоже нужно. Ждут они. Решилась.
— Пойду я. Береги себя.
— Лида!
— Хорошо-хорошо. Верим в наше счастье!
Помаленьку, перемогая себя, пошла к комбатовской землянке, а Владлен тоже едва сдерживал себя, чтобы не броситься за нею. Увидит ли ее еще? Обнимет ли?
«Верим в наше счастье…»
Трудно сказать, верил ли он в возможное счастье в данный момент. Похоже, нет. Скорее всего, убеждал себя, что верит.
Появились танки. Выползли из мокрой серой ровности. Один, два, три… Негусто. Всего — шесть. За ними — грузовики. Тех побольше. Не главное, выходит, направление. Или не успели еще перегруппировать силы после прорыва.
«А полк вот-вот подойдет. Удержимся!»
Тянется время. Медленно ползут вражеские машины. Сближаются, однако. Вот уж и пора огонь по ним открывать. Не по танкам, а по машинам. Пехоту чтобы высадить. Пусть помесят грязь — не так прытко в атаку полезут.
Передал команду взводным:
— Огонь по машинам. Двумя снарядами.
Далековато. Почти все мимо. Один лишь снаряд зацепил грузовик. Но как и ожидал Богусловский, остановились грузовики и пехота посыпалась на землю. Вторые выстрелы тоже мало пользы принесли — заставили только попятиться грузовики, а танки — перестраиваться из колонны в цепь.
Еще выиграно время. Степь не дорога. Взбухла, перепоенная. Хоть и гусеницы у танков, но и им не до прыти. На пределе мощностей своих тянут, расшвыривая ошметья жирного чернозема. К тому же пехота за спиной. Ее скорость тоже со счетов не сбросишь.
Смотрит неотрывно Богусловский на танки, определяя, когда время подтянется из орудий по ним ударить, и не видит, что подходят уже пограничные заставы, а редкие машины и обоз укрываются в хуторе. Оглянулся обрадованно, когда ординарец сообщил:
— Пограничники!..
Ни одного, правда, орудия, но есть, особенно у «утекших с линии фронта», противотанковые ружья. Невелика корысть от них, но кое-какая польза может оказаться. Пошел Богусловский встречать командира пограничного полка. Хозяин как-никак. Да нужно и обстановку доложить.
Только что докладывать, когда и так все видно: еще пяток комконервных минут, и — схлестнутся орудия. Тут уж кто метче и сноровистей. Калибр примерно один, у зенитчиков даже чуток выше, и скорострельность почти равная. Потом пулеметы заговорят. Следом автоматная пора подоспеет. Потом… Гранаты в ход пойдут. Приклады и штыки. Бой до последнего будет, ибо у немцев укрытия вовсе нет, чтобы, если что, перегруппироваться, а полк тоже — на ладошке. Одна застава успела, правда, на малость самую в землю врыться, а остальным как? Резерв, тот можно в хуторе и у зенитчиков держать, но основной бой вести открыто, едва успев окопчики для стрельбы лежа подготовить.