Орлы и ангелы
Шрифт:
Странный у него вкус, сказала она.
Кровь на ее бледном лице раздражала меня, я нащупал в кармане бумажный носовой платок, схватил Джесси за волосы и силком вытер ей рот и подбородок.
Комнаты мы теперь пронумеруем, сказал я, с первой по пятую, начиная от входной двери, иначе здесь заблудиться можно. Согласна?
Она пожала плечами.
Ладно, сказала, мне все равно.
Какое-то время она смотрела перед собой, собираясь с мыслями. Судя по всему, она намеревалась сообщить мне нечто важное.
Куупер, сказала она, я теперь ученая.
Голос ее звучал гротескно, резонируя от кафельных стен. Я бы все отдал сейчас за уличный шум, хоть за самую малость, но шума не было.
Всю жизнь
Я ждал продолжения, но, как выяснилось, она уже высказалась.
Из окна в комнате № 2 открывался вид на «Звезду Пратера». На мостовой валялись конские каштаны, по большей части превратившиеся под колесами в желтую кашу. Немногие уцелевшие поблескивали пятнистыми коричнево-белыми боками, они еще не созрели как следует. Я подумал, не принимает ли их Джесси за конские глаза, выкатившиеся из глазниц, и решил при случае задать ей этот вопрос. Как знать, может быть, ее душевный пейзаж поддавался картографированию. Мне стало зябко.
Свет падал на город под тупым углом, все выглядело преувеличенно рельефным, крыши домов отделялись друг от дружки глубокими и резкими тенями, преувеличенно рельефным чувствовал я и себя, кое-как вмонтированный в здешнюю панораму.
Ой, донесся до меня голос Джесси, тут в газете Мороженщик!
Я обернулся и просквозил взглядом всю анфиладу вплоть до дальнего конца ванной, где, в добрых восьми метрах от меня по прямой, она восседала на горшке. В руках у нее был клочок газеты; прочитав написанное на нем, она покачала головой и тем же клочком подтерлась. Я подошел поближе.
Что это за херня, спросил я.
Кончилась туалетная бумага, ответила она.
А ты всегда читаешь, прежде чем…
Под раковиной я обнаружил разодранную газету, рядом стоял мой портфель, он был раскрыт.
Это же моя «Франкфуртер Альгемайне», вскричал я.
А «Шпигель» не подошел, ответила Джесси, бумага глянцевая, вся только перемажешься.
Я забрал у нее газету и прочел заголовок статьи, из текста которой, включая и фотоснимок, она выдрала изрядный клок.
«Аркан по прозвищу Чистильщик дал интервью в Белграде. Сербский национальный герой упрекает новое албанское правительство в поддержке косовских сепаратистов».
По странному совпадению бумаги на этого человека совсем недавно побывали у меня на письменном столе. Не ставя пока в известность ни общественность, ни самого Аркана, Трибунал по военным преступлениям в Югославии несколько недель назад выдвинул против него обвинение. Луиза Арбор, главный обвинитель в Гааге и добрая приятельница Руфуса, решила вести следствие негласно. У Аркана повсюду было полно высокопоставленных покровителей.
Луиза попросила нас подготовить экспертное заключение. На двадцати страницах я изложил принцип невмешательства во внутренние дела суверенных государств, и в том числе отказа от уголовного преследования. Затем я проработал комментарии, проинтерпретировал приговоры, вынесенные международным трибуналом, скачал из Интернета новейшие эссе на тему международного права и на дальнейших сорока восьми страницах выстроил концепцию, позволяющую в исключительных случаях, связанных с вопиющим нарушением прав человека, принципом невмешательства пренебречь. Прочитав мою работу, Руфус высказался о ней кратко, чуть ли не грубо. Макс, сказал он, в такой области, как права человека, которая и сама по себе отличается предельной расплывчатостью, надо оставаться позитивистом, и только позитивистом. Иначе нам стоило бы переименовать нашу дисциплину в Большую Политику и отказаться от нее в пользу дипломатов и моралистов.
Разумеется, он был прав. Только вот Аркан оставался одним из самых гнусных извергов, каких только носит земля. Милошевича он называл слабаком, а себя,
Джесси, сказал я, хотелось бы мне знать, кого ты только что назвала Мороженщиком.
Она натянула штаны, спустила воду и попыталась было прошмыгнуть мимо меня в комнаты.
Я хочу знать, сказал я, кто был на снимке.
Она сунулась пробраться справа от меня, потом слева, затем пригнулась и проскользнула у меня под рукой.
Знакомый Росса, сказала она уже от двери, знакомый моего брата Росса.
Я знаю, кто такой Росс, пробормотал я.
Пересчитав ноги в уцелевшей части фотографии, я понял, что на ней были пятеро. Повинуясь какому-то нелепому порыву, я попробовал определить, не задралась ли на одной из десяти ног брючина и не виден ли носок с надписью «Victory». И только тут до меня дошло, что Джесси говорила не о Россе, а о каком-то знакомом Росса, да и сам Росс едва ли щеголяет в тех же носках, что двенадцать лет назад. Две ноги из десяти принадлежали Аркану, и шанс, что Джесси имела в виду именно его, равнялся двадцати процентам. Но она назвала своего знакомца Мороженщиком, а мне было известно, что в начале девяностых Аркан держал кондитерскую прямо напротив белградского футбольного стадиона, на котором выступала «Црвена Звезда», из игроков и болельщиков которой он сформировал свои первые параармейские отряды. Неясно было только, знала ли о кондитерской Джесси, а если да, то откуда.
Эта загадка меня доконала. Я зашвырнул разодранную газету под раковину, она мне была ни к чему.
И вот я вновь стоял у окна. Там, снаружи, простирался привычный мне мир, тот самый, о котором я даже знал, по каким законам он функционирует на самом высшем уровне. В этом мире нельзя было ткнуть пальцем в снимок массового убийцы, невинно произнеся при этом: «Знакомый моего брата». Тьма нарастала, я гляделся теперь в собственное отражение и заученно старался не думать ни о чем. Это искусство я довел в школьные годы до совершенства, я умел даже занавешивать заинтересованным выражением лица, как гардиной, абсолютно пустую голову. И если я сегодня начал страдать из-за того, что ко мне вернулось прошлое, то и почерпнутый из прошлого навык оказался как нельзя к месту.
Но это не срабатывало, во всяком случае, не срабатывало, как надо бы. Потому что от мыслей я избавился, но зато обзавелся тоской. Тоской по чему-то теплому, живому, чему-то, способному очутиться в руках и остаться хоть на какое-то время. Может быть, мне сгодился бы термос или чашка чаю.
Когда я вновь отправился на поиски Джесси, на улице уже бесповоротно стемнело. Я нашел ее на кухне, она сидела на стуле, выпрямив спину и выставив ноги строго параллельно его передним ножкам, это выглядело не столько сидением, сколько стоянием на шести ногах. И вид у нее был такой, словно она ждала повешения. Я понял, что мне хочется немедленно исчезнуть из этой квартиры.
Сделаем себе хорошо, не столько предложила, сколько спросила она.
Ее лицо окаменело, я не понимал, смотрит ли она на меня, или я оказался в поле ее зрения чисто случайно.
На сегодня слишком поздно, сказал я, мне надо идти.
При каждом вдохе-выдохе она легонько поскуливала, ее руки дрожали, ей приходилось держать их, переплетя пальцы. Это зрелище оказалось для меня нестерпимым, в кармане пиджака я нащупал пачку сигарет, раскурил две сразу, держа их в форме буквы V. Одну дал ей. Чтобы взять сигарету, ей пришлось расплести пальцы.