Орлы и ангелы
Шрифт:
Приснилось, говорю.
Или мне все еще снится, во всяком случае, наполовину я сплю, поскольку я слышу какой-то скулеж и удивляюсь: что это с Кларой? — а потом соображаю, что скулю-то я сам, и останавливаю процесс, переставая дышать. Клара присела на корточки около гамака.
Что приснилось, спрашивает она.
Шорохи, отвечаю, образы. Я решил, что это вечность. Кошмар.
Я почти не контролирую собственный речевой центр. В комнате темно, полумесяц луны аккуратно вписывается в один из оконных квадратиков, и я спрашиваю себя, с какой стати сплю, если сейчас ночь. Значит, сам виноват в том, что снятся кошмары. Мои пальцы шарят у Клары под футболкой, живот у нее твердый, не за что
Я на запах чую, когда у тебя встает, говорит она. Залупается и воняет. Чую прямо отсюда.
Я импотент, говорю.
Принимаешь желаемое за действительное, отвечает Клара. Ладно, спи дальше.
И, как это ни странно, я и впрямь чувствую усталость, причем здоровую — такую, какую испытываешь в предвкушении сна после рабочего дня; может, я забыл нюхнуть вечером или продолжительность моего сна увеличилась, потому что я тренируюсь, отвоевывая у бодрствования пядь за пядью, пока не настанет такое время, когда я сумею просыпаться лишь на пять минут в сутки. А следующим этапом станет смерть.
Ставлю одну ногу на пол и начинаю слегка раскачиваться. Клара не легла; я вижу, как она, похожая на привидение, стоит во дворе под каштаном; не знаю, что она там делает, да и она сама наверняка тоже не знает. Каштан шелестит листвой. Или, возможно, вышел на охоту к каменному колодцу жирный ежик и, чавкая, поедает не защищенных раковиной улиток.
За металлической сеткой заборов бесятся злые псы, их лай разносится на всю округу, делая разговор невозможным, даже если бы нам вздумалось его завести. Они облаивают Жака Ширака, который идет, даже не поворачивая головы в их сторону, равнодушный и важный, как аристократ. Или как мертвец. Клара преисполнена безумной решимости, она рвется вперед, а я следую беспрекословно. Перед вылазкой я по ее собственной просьбе мобилизовал ее последние силы порцией порошка, разумеется еще не зная, на что потребуется эта энергия. Да мне и все равно, я по-прежнему чувствую себя, как это ни странно, сильным и бодрым, поэтому любая авантюра мне по плечу. Сзади она смотрится по-настоящему здорово: волосы заплетены в длинную косу, брюки слишком просторные, они висят на бедрах, а из-под пояса выбивается полосатый край позаимствованных у меня мужских трусов. Пока мой порошок играет у нее в крови, она перемещается собранно и плавно, как косяк рыбы. Вот только не оборачивалась бы — и ее вполне можно принять за хорошенькую искательницу приключений из любой дерьмовой столицы. Но ее лицо разрушает эту картину: не гладкое и невинное, а потертое и плохо повешенное между ушами.
На одном из перекрестков мы прижимаемся к холодному камню безымянной садовой ограды высотою в рост человека и ждем, пока не затихнет собачий лай.
Ты здесь уже бывал, спрашивает она.
Эти места, отвечаю, даже не входят в общегородскую нумерацию округов. Ты уверена, что мы еще не в Словакии?
А мне наплевать, говорит, это должно быть где-то здесь, к северу от города.
На ремешке диктофона скапливается пот; строго говоря, мне не понятно, почему таскать эту штуку приходится именно мне, причем повсюду, как, будь я почечным больным, портативную «искусственную почку». Жак Ширак тычется мне в бок сухим носом, и я знаю, что он этим хочет сказать. А не пора ли всю эту херню заканчивать? Вот что.
А куда теперь?
Прямо, до самого конца жилого массива.
Какого еще жилого массива, рычу я.
Она вновь пускается в путь, я едва поспеваю за нею. Может, мне следовало бы сказать, что у меня не хватит
Почему ты не надела ничего на ноги, кричу ей в спину.
А тебе разве не известно, что, исследуя внутренний мир человека, надо по возможности добиваться внешнего сходства с ним?
Останавливается, ждет меня.
Эту методику разработал Шницлер, спрашиваю.
А я усовершенствовала, отвечает. Тебе надо как-нибудь попробовать перенять чью-нибудь мимику, и ты сразу же поймешь, что у этого человека на уме. Ну и с одеждой то же самое. И с аксессуарами.
Странная теория, говорю.
Это не теория, отвечает, это называется «практики». Именно так, во множественном числе.
Я уж лучше не буду спрашивать, говорю, чей именно внутренний мир ты собралась освоить и присвоить, иначе мы сегодня вообще никуда не попадем. Со стопроцентной гарантией.
Да, говорит она, лучше не спрашивай.
Жилых массивов уже довольно давно и след простыл, я в душе сдался. В автоматической ходьбе есть нечто медитативное, I' ve been through the desert on a horse with no name, [27] эта фраза звучит у меня в мозгу в такт шагам, и мне от нее никак не избавиться. Солнце уже целую вечность стоит абсолютно в зените. Может быть, Земля перестала вращаться и мы с самого полудня несемся прямиком к нашему светилу; по меньшей мере этим можно было бы объяснить совершенно невыносимый зной.
27
Я мчался по пустыне на безымянном коне (англ.)Слова из песни американского фолк-рок-музыканта Д. Баннелла.
Прямо перед нами, внезапно говорит Клара.
Наполовину притопленный в яме на обочине проселка, стоит старый автофургон, выкрашенный в черное, причем краска так облупилась, что может показаться, будто он плавится у нас на глазах. По лугу от этой машины вьется тропа, о которой нельзя с уверенностью сказать, не буйволы ли ее протоптали. В конце тропы имеется строение, состоящее практически из одной крыши, этакий гигантский, но совершенно элементарный карточный домик. Островерхая гонтовая кровля под крутым углом спускается почти до земли, закрывая стены. Окон нигде не видно. Внутри, должно быть, темно, как ночью.
Хочешь сказать, спрашиваю, что здесь кто-то живет?
А ты думаешь, отвечает, что машины растут в чистом поле, как кукуруза? Разумеется, он здесь живет. Все, как видишь, в известной мере даже обихожено.
Кем бы ОН ни был, говорю, продовольствие ему должны перебрасывать по воздушному коридору.
Да брось ты, говорит, дыра, в которой мы здесь живем, ничуть не лучше.
Наша дыра, говорю, хотя бы подключена к канализационной системе и по меньшей мере находится в самом городе.
И все же, говорит, между им и нами имеется нечто общее.
Не томи, говорю, что же именно?
Мы все, говорит, скрываемся.
Какое-то время мы барабаним в дверь, и вот он появляется перед нами под сенью остроконечной крыши высокого дома.
Этого, говорит он, показывая на меня, я знаю.
Брови Клары лезут на лоб, словно хотят затеряться среди складок, как в лунном ландшафте.
Не может быть, говорит она, мой помощник в Вене впервые.
Шикса, отвечает он, прошмандовка. Я его знаю.