Оружейный барон
Шрифт:
— Когда война закончиться, покажи свои пленки людям. Я уверен, что им будет настолько интересно, как выглядит планета с высоты птичьего полета, что они даже деньги платить за это станут. Или спектакль с актерами сними.
— Что толку с того спектакля если люди не услышат что актеры говорят? А главное как они это говорят.
— Напиши титры и врежь. А еще лучше для начала сними балет.
— Ага… без музыки. Это не балет уже, а даже не знаю, как сказать…
— Оркестр конечно в маленький зал ты не запихнешь, но пианиста запросто. Зато представь себе, что
— Ну… не знаю… — не поверил мне Шибз.
— Хороший ты фотохудожник, Данко. Но вот нет у тебя полета мысли…
— Зато у тебя, Савва, все мысли только летают. Хотя город ты построил. Я его, кстати, на пленку снял с высоты.
— Вот видишь…. один документ эпохи у тебя уже есть. Спустя полвека, когда здесь встанет город-сад люди с удивлением увидят из какой грязи и мусора возникла та красота, в которой они живут.
— Да, пока у тебя тут грязновато и пыльно, — согласился Шибз.
— Любая стройка — грязь, — высказал я философскую мысль. — Человек и тот рождается в крови и слизи. А где Гоч? Я его сегодня не видел.
— Во Втуц поехал. На ваш завод.
— Вот жизнь пошла… С партнером и другом повидаться некогда.
— Все-таки ты зря, Савва, Плотто обидел. Он о тебе всегда заботился.
Водка уже ударила по мозгам и меня несло.
— Сначала он обидел меня. Я всего лишь поставил его на место. Ишь, раскомандовался тут… Я ему не подчиненный. И чином повыше буду. Я имперский рыцарь, а не его матрос.
— Понятно. Пиписьками, значит, тут мерялись, — усмехнулся Шибз. — Как дети, право слово. А тебя еще водка есть?
— Чтобы у меня, да не было? Все есть. Особенно для тебя. Ты настоящий друг. Я помню какую ты компанию в газетах организовал пока я в камере у контрразведке раненый сидел. Все у меня есть, только не здесь. Поехали в отель, там для тебя будет все что пожелаешь. Нет, ты вот мне скажи… Я поднял в воздух аппарат тяжелее воздуха. Первый в мире. А этот солдафон мне рычит 'запрещаю'. Ну, не гад же?
Поднялся. Вышел в створ ангара и крикнул в темноту.
— Эй, там… есть кто живой. Коляску к подъезду.
— Совсем забыл, — поднялся Шибз с ящика. — Тебе большой привет от Маары.
На следующий день все офицеры-воздухоплаватели теснились у меня в ангаре.
Ощупали все что можно.
Спорили до хрипоты с моими инженерами-авиастроителями. Сравнивали плюсы и минусы воздухоплавания и авиации, представленной пока что двумя аэропланами из которых один калека, а второй вообще не готов.
Показывал им фотографии подлетов над аэродромом. Журнал испытаний с подписями всех свидетелей.
Только Плотто не пришел.
Обиделся на меня.
Мне об этом Шибз рассказал. Он притащил свой фотоаппарат и снимал меня в разных ракурсах на фоне первого прототипа самолета, который для этого выкатили под солнышко. Он внешне больше смотрелся карикатурой на самолет, если не знать что он уже отрывался от земли.
— Иной раз мне кажется, Савва, — сокрушенно сказал Данко когда все убрались из ангара и мы, сидя на ящиках, вдвоем пили водку под керосиновой лампой, закусывая остатками моего 'полевого' обеда, — что ты желаешь быть на каждой свадьбе невестой и на каждых похоронах покойником. Шарахает тебя из стороны в сторону. То ты оружейник. То ты бронемастер. То ты химик. То ты самолетостроитель. Я уже не говорю о том, что каждой этой области ты еще и фабрикант, — и засмеялся обидно.
Шибз был в партикулярном костюме, но я провокационно спросил, проигнорировав его вопрос.
— Данко, а ты сам-то, чьи погоны носишь? Моласа или Плотто?
— Ты и со мной хочешь поссориться. Савва? — оторопел фотограф.
— Не хочу. Но мне просто интересно с кем я водку пью.
Шибз ответил серьезным тоном.
— Не ношу я погон, Савва. Я придворный служитель, королевский фотограф. Мне этого достаточно. Если его величество, как командующий фронтом, не отказывает тому же Моласу использовать меня в воздушной разведке, кстати, с твоей же подачи, то я как патриот своего королевства от этой работы не отказываюсь. Я принципиально гражданский человек и в имперские граждане не рвусь. Я вообще в жизни люблю только фотографировать или на движущуюся пленку снимать, что по большому счету одно и то же. Я художник света и тени.
— Когда война закончиться, покажи свои пленки людям, — предложил я ему. — Я уверен, что им будет настолько интересно, как выглядит планета с высоты птичьего полета, что они даже деньги платить за это станут. Или спектакль с актерами сними.
— Что толку с того спектакля если люди не услышат что актеры говорят? А главное как они это говорят, — возразил он мне.
— Напиши титры и врежь. А еще лучше для начала сними балет.
В отличие от него я знал, что кино ждет блестящая перспектива. Шибз ничем не хуже братьев Люмьер подходит на первопроходца кинематографа.
— Ага… без музыки. Это не балет уже, а даже не знаю, как сказать… — развел он руками.
— Оркестр конечно в маленький зал ты не запихнешь, — убеждал я его, — но пианиста запросто. Зато представь себе, что будет лет через тридцать. Мы сейчас о великих балеринах прошлого имеем только рассказы от тех, кто видел их танец и имел талант рассказчика, чтобы донести до нас свой восторг. А что там, на самом деле, правда… Вопрос веры. А у тебя будет документ. Документ эпохи. С которым не поспоришь.
— Ну… не знаю… — не поверил мне Шибз.
— Хороший ты фотохудожник, Данко. Но вот нет у тебя полета мысли… — заметил я.
— Зато у тебя, Савва, все мысли только летают, — усмехнулся он. — Хотя город ты построил. Я его, кстати, на пленку снял с высоты. Панорама — блеск.
— Вот видишь, — я поднял указательный палец к потолку ангара. — Один документ эпохи у тебя уже есть. Спустя полвека, когда здесь встанет прекрасный город-сад люди с удивлением увидят из какой грязи и мусора возникла та красота, среди которой они живут.