Оружие скальда
Шрифт:
В этот вечер люди рано разошлись спать. Торвард остался один в гриднице, и никто его не тревожил. Угли уже догорали в очаге, когда из спального покоя вдруг вошла кюна Хёрдис. Торвард вздрогнул, увидев мать. Ее приход не обещал ему ничего хорошего.
— Почему ты так долго сидишь здесь один, мой сын? — ласково спросила она. Кюна уселась на край скамьи, ближайший к сиденью конунга, и Торвард с трудом подавил желание отодвинуться. Кюны Хёрдис больше всего боялись именно тогда, когда она говорила ласково.
— О чем ты думаешь? — с нежным участием расспрашивала она, стараясь заглянуть
— О чем ты? — хмурясь, с недовольством ответил Торвард. Ни с кем и никогда он не говорил о печалях своего сердца, и меньше всего хотел бы говорить об этом с матерью. Она никогда не утруждалась любопытствовать, какая из рабынь приглянулась конунгу, а настоящая возлюбленная у него была только одна. Но Торвард никогда не поверил бы, что колдунья, бывшая когда-то женой великана и даже родившая от него дочь, сможет дружелюбно отнестись к валькирии.
— Она опять покинула тебя! — с сочувствием и ласковым сожалением продолжала кюна Хёрдис. Подвинувшись еще ближе, она накрыла ладонью руку Торварда. Ее сухая рука была меньше его руки, но Торварду казалось, что она лежит тяжелым щитом.
— Или тебя беспокоят эти стихи, что сочиняет где-то за морем глупая девчонка? — внезапно кюна изменила вопросы. — Не думай о них! Они ничего не стоят!
— Я так не думаю! — с досадой ответил Торвард. Мать угадала и второй предмет его неприятных раздумий. — Ты же слышала, что говорил тот купец, Халлад Выдра. На Квиттинге из-за меня погиб ее отец. Она знатного рода — она будет ненавидеть меня и мстить, пока жива. Весь этот поход Эгвальда — ее рук дело. Это она послала его сюда. И не так уж она глупа. Эти стихи…
Торвард запнулся. Каждое слово язвительных стихов отпечаталось в его памяти и жгло, как уголь за пазухой. У него не поворачивался язык назвать стихи, жестоко порочащие его самого, хорошими. Но назвать их плохими значило бы бессмысленно солгать. От плохих стихов не заболевают.
— Хотел бы я посмотреть на нее… — пробормоталТорвард себе под нос.
А кюна Хёрдис немедленно вцепилась в эти слова.
— Зачем? — живо воскликнула она. — Ты думаешь, она красива?
— Красива? — Торвард удивленно посмотрел на мать. — Я вовсе об этом не думаю. Я хочу спросить ее: кто наплел ей, что я проглотил стрелу? Кто сказал, что я бегал от Черной Шкуры и прятался за спинами женщин? Кто дал ей право порочить меня напрасно?
Торвард говорил все громче; гнев и возмущение, медленно кипевшие в нем с самого утра, вдруг вспыхнули и прорвались наружу. Торвард внезапно ощутил в себе такую ярость, что мог бы подхватить скамью и со всего размаху грохнуть ее об пол, только бы дать выход бушевавшему пламени.
Кюна вдруг тихо захихикала. Торвард остыл, как будто ее смех плеснул в него холодной водой.
— Это право дал ей ты сам! — выговорила она сквозь тихий смех. — Когда убил ее отца. И теперь нечего рассуждать об этом.
Внезапно она перестала смеяться, лицо ее стало строгим и даже зловещим. Торвард подобрался, как будто перед ним оказался враг, готовый в любое мгновение напасть.
— Вот что, мой сын! — сурово сказала кюна Хёрдис. — Послушай теперь меня. Я говорила тебе о Драконе Битвы. Без него ты не сможешь воевать сразу и с Хеймиром, и с Бергвидом Черной Шкурой. Я знаю, что ты не смог достать меч, не смог даже дойти до кургана. Дорогу к нему стережет твоя сестра, и у нее это выходит лучше, чем Фафнир сторожил свое золото.
— Ты могла бы помочь мне! — воскликнул Торвард. Он думал об этом и раньше, но не хотел просить помощи у матери. Теперь же он не видел другого выхода. — Ведь ты знаешь, как укротить Дагейду!
— Тише! — шепотом воскликнула кюна. — Она слышит, когда ее называют по имени.
— Но ты можешь помочь мне? — требовательным шепотом продолжал Торвард.
— Не могу! — в раздражении ответила кюна. — Я слишком давно потеряла ее. Я не знаю, чему ее научили тролли в Медном Лесу и ее инеистая родня! Самых важных ее родичей ты еще не видал, мой сын!
— Зачем же ты бросила ее? — яростно ответил Торвард. Сейчас, когда мать призналась в своем бессилии, пусть частичном, его робость перед ней почти прошла, уступая место возмущению. — Ты же знала, кого произвела на свет! Ты знала, какие силы в ней скрыты! Почему же ты не взяла ее с собой? Тогда она не мешала бы, а помогала мне! Ты должна была взять ее с собой!
Кюна Хёрдис посмотрела на него с презрением, как на глупца, и Торварду снова стало неловко.
— Ты не знаешь! — сказала кюна. — Ты не знаешь, что здесь тогда было! Думаешь, все фьялли очень обрадовались, когда Торбранд конунг привез из Медного Леса ведьму и объявил ее своей женой? Нет, милый сын! Гораздо больше людям хотелось надеть мне на голову кожаный мешок и забросать камнями! Они думали, что я околдовала конунга! И отец твоего Ормкеля кричал громче всех! А если бы я еще притащила из леса «великанье отродье», то нам обеим было бы несдобровать! Нет уж, я спасла себя, а она спасла себя, каждая как сумела! И может быть, она сумела это лучше, чем я…
Голос кюны вдруг упал, стал слабым и тихим, так что Торвард впервые в жизни ощутил странную жалость к матери. Но сам себе он приказал не доверять этому чувству. Кюне Хёрдис нельзя доверять.
— Ведь я — человек по рождению, — так же тихо продолжала она. — Человек со всеми его слабостями и болью. А она — человек только наполовину. Она не знает ни грусти, ни любви. Она знает только два чувства — злость и радость…
Торвард молчал. Перед глазами его, как болотный огонек, смутно мелькало лицо Дагейды, бледное, с горящими зелеными глазами. Злость и радость…
Кюна Хёрдис вдруг встряхнулась, подняла голову.
— Я говорила вот о чем, — решительным голосом, без следа недавней слабости начала она. — Тебе нужно покончить хотя бы с одним из двух противников. У тебя сейчас нет сил разбить войско слэттов, если они пошлют ратную стрелу по всему племени. Значит, тебе нужно помириться с ними. У Хеймира конунга есть дочь. Она невеста, ты это слышал. Ты должен посвататься к ней.
— Что? — Торвард не верил своим ушам. Вся грусть слетела с него в одно мгновение. — Посвататься к дочери Хеймира?