Ось земли
Шрифт:
Собралось заседание всемогущего Еврейского Агентства, на котором Ицхак Гринбойм говорил о «страшной опасности Эвиана». И сам Давид Бен Гурион сказал, что она принесет страшный вред сионизму. Он дал прямое указание сорвать конференцию. Сионисты саботировали усилия других стран по спасению евреев. На самом деле ситуация для евреев в Германии складывалась драматически. С 1933 по 1938 года из страны выехало всего лишь 137 тысяч евреев, не смотря на антисемитские нюрнбергские законы. Это было неудивительно: люди не хотели бросать нажитых мест и благосостояния, надеясь на то, что преследование прекратится. Однако большие политики знали, что преследования еще только начинаются и пытались найти пути оказания помощи. Возможность договориться с нацистами была. Германия согласилась не гнать 200 тысяч стариков, а прочие страны заявили о готовности принять полмиллиона евреев в течение 3–4 лет. Из них США – 100 тысяч, Бразилия – 40 тысяч, Доминиканская республика – 100 тысяч и так далее. 12 ноября 1938
Сионисты срывали планы переселения евреев в Британскую Гвинею и Таньганьик. «Пусть они лучше погибнут, чем живут в бывших немецких колониях» сказал Стивен Вайз. Правитель Доминиканской республики Трухильо изъявил о готовности принять 100 тысяч евреев. У него была своя выгода – увеличить процент белого населения, привлечь финансы и улучшить отношения с США. Международное Еврейское Агентство энергично взялось за срыв этого предложения. Развернулась кампания о притеснении черных в республике, о недопустимости смешанных браков, а главное, на переселение не давали денег. В Доминиканскую республику переселилось всего несколько десятков семей, а остальных ждали Освенцим, Треблинка и другие врата ада».
– Ну, что профессор, выслушал? Это к слову, занимаются сионисты политикой или нет и какие они на самом деле друзья мирового еврейства.
– Сказать по чести, Порфирий, такой интерпретации Эвиана я почему то не встречал.
– А как ты ее можешь встретить, когда ты только те газеты читаешь, которые под контролем еврейского капитала находятся? То есть, западную прессу. Вот они тебе и изложили свой вариант. Или ты чего другого хотел?
– После того, как начинаешь понимать, насколько безразличны все эти деятели были к судьбе простых евреев, мир становится каким-то гнусным. Оказывается, мировая организация по защите интересов евреев, на самом деле служит тем же потомкам книжников и фарисеев, которые довели Израиль до разрушения Римом. Наверное, и эти доведут.
– Тут ты прав, Сашхен. История еще раз повторится, потому что, как и две тысячи лет назад, хозяином этих людей остается Сатана.
Севка
В августе тридцать восьмого года Севка Булай приехал на побывку домой после завершения полевой практики. После второго курса студентов направляли набраться опыта в колхозы и Булаю повезло. Он пробыл целый полевой сезон в совхозе «Гигант» в Ростовской области. Это хозяйство основанное при участии Максима Горького, было во всех отношениях передовым и советским. Оно раскинулось в безбрежных сальских степях, богатых плодородной землей. Его отделения были разбросаны по гигантской площади и расстояние между ними порой достигали нескольких километров. Это было новое хозяйство и во всем, в постройках, сделанных по единому образцу, в технике, поступавшей сюда в первую очередь, была видна печать новой жизни. Здесь если что и было, пришедшее из прежних времен, так это люди. Совхоз собирал хорошие урожаи, что неудивительно для целинных земель. Пора истощения почвы еще не наступила и Севка впервые увидел, какой по настоящему сытной может быть жизнь землепашца. Его поселили на четвертом отделении в семье механизатора дяди Коли Лабинского, тучного мужчины из местных кацапов. Дядя Коля с женой теткой Ниной занимал большую двухкомнатную квартиру в типовом доме на четырех хозяев, сложенном из селикатного кирпича. Они держали обширное домашнее хозяйство, которое таких усилий, как у Севки на родине, не требовало. Домашняя птица паслась прямо в степи, сена для буренок можно было заготовить сколько угодно, лишь бы не прозевать поспевания трав, пчелы носили степного меда столько, что хозяин не знал, куда его девать. Дядя Коля бывал в средней России и видел, как там живут люди. Поэтому он любил угостить Севку всякими местными лакомствами.
– О, побачь, Севка, яка у нас сметана – говорил он, пододвигая парню стакан со сметаной – ложка в ней стоймя торчит, бачишь? Хозяин изъяснялся на дивной ростовской мове, смешавшей украинский и русский языки, но ложка действительно стояла в густой, как глина сметане, которая к тому же была сладковатой от степных трав.
– Сьишь цей стакан и все – никакая дивчина тебя не выдержит – смеялся дядя Коля. – Да ишь, ишь, скоро мои хлопчики приидут, от увидишь, какие здоровяки.
Хлопчики и вправду, однажды явились к родителям на побывку из Ростова. Два брата-погодка, Колька и Валерка, вошли в отчий дом и подперли затылками потолки. Оба были двухметрового роста, оба румяны и широки в плечах.
– От, мои орлы – сказал дядя Коля – знакомься, они добры ребятишки.
Колька и Валерка действительно оказались добрыми и веселыми хлопцами, студентами Ростовского учительского института. Они по-приятельски
Братья хорошо знали округу и начали знакомить с ней Севку. Тот и представить себе не мог, что степь таит в себе так много интересного. Взять хотя бы выходы за дрофами, которые братья устраивали вместо развлечения. В конце июля степная дрофа нагуливает такой вес, что теряет способность летать и может только бегать. Вся задача заключалась в том, чтобы обнаружить семейство дроф в высокой, спелой траве и прутиком погнать одну-две в направлении дома. Птицы были настолько тучными, что даже убежать от людей не могли. Тетя Нина варила из них жирный борщ с помидорами и баклажанами и Севка скоро забыл о своем скудном студенческом пайке в Ветошкине. За лето в «Гиганте» он заметно изменился, окреп и набрался сил.
Набрался он и знаний. Его поражала слаженная и производительная работа механизаторов на полях, так не похожая на тягостный труд земляков. Здесь земля отвечала благодарностью за вложенные усилия и люди работали с удовольствием. Севка прошел на практике уборочную, обмолот, стогование, подготовку к зиме. Лето здесь раннее и жаркое и пока в нижегородчине только готовились к уборке, ростовчане уже запирали закрома. Рабочая тетрадь практиканта пополнилась записями и заметками. И главное – прошла та глубоко спрятавшаяся тоска, залегшая в душе от увиденных картин раскулачивания. В «Гиганте» Булай поверил в правильности колхозной системы. Здесь со всей очевидностью было видно преимущество коллективного труда. Конечно, ему было понятно, что этот показательный совхоз без помех снабжался всем необходимым в первоочередном порядке и мало где крестьяне имели такие благоприятные условия быта и труда. Но ведь власть говорит о подтягивании всех остальных до уровня «Гиганта».
За практику в качестве помощника агронома Севка получил кучу денег, на которые купил белые парусиновые брюки, белые же парусиновые туфли, полосатую футболку и съезжавшую на ухо кепку-восьмиклинку. Дополнял этот наряд серый чесучовый пиджак с хлястиком, который, будучи наброшенным на плечи говорил о готовности хозяина к серьезному разговору с девушками. В фибровом чемодане, купленном на ту же зарплату, хранились подарки матери и отцу, а также бритвенный прибор и престижный одеколон «Тройной», без которого не обходился ни один уважающий себя мужчина той эпохи. Вот в таком образе и появился бывший мальчишка, а теперь молодой человек Всеволод Булай у себя на родине теплым августом тридцать восьмого года.
За два года его отсутствия на родине произошли серьезные изменения. В Окоянове провели радио. На центральной площади водрузили столб, с которого в разные стороны смотрели квадратные раструбы громкоговорителей. Теперь в провинциальную сонную тишь с утра до вечера неслись бодрые голоса дикторов, музыка и новости со всего мира. Город стал засыпать и просыпаться под бой кремлевских курантов и гимн СССР. Громкоговорители сделали жизнь Окоянова частью жизни большой страны. Он оказался неожиданно близко к ее кипящей энергии. Эта энергия молодости и задора выливалась из громкоговорителей на город и город словно сам наполнялся ее силой.
Севка не узнавал своей родины. Рядом с базарной площадью появилась дизель-электростанция, от которой по проводам побежало электричество в жилые дома. Свет от нее был мерцающий и тусклый, но не сравнить с керосиновой лампой. На окраине города заработали машино-тракторные мастерские и машино-тракторная станция, предназначенные для обслуживания нужд колхозов. По улицам носились «газики» автохозяйства. Запыхтел сушильными цехами кирпичный завод, поставлявший стройматериал для районных и областных новостроек. В небе тарахтели учебные самолеты клуба ОСОАВИАХИМ. Большой пустырь на берегу Теши превратился в городской стадион, на котором тренировалась местная футбольная команда и носились легкоатлеты. В Доме культуры, оборудованном в бывшем монастыре, давал спектакли самодеятельный коллектив и показывали кино. Но самая главная перемена заключалась в людях. В их походке и разговоре появилась бодрость, они стали больше шутить и смеяться. А ведь еще несколько лет назад, они, живущие близко к земле, словно пригнулись под пятой коллективизации, жерновом придавившей деревню, в которой почти каждая окояновская семья имела родню. Теперь стало легче, тяжелая память притуплялась. Правда, ходили слухи о репрессиях партийных кадров. Постоянно сообщали об арестах видных деятелей в Москве и Горьком, трясло райком и исполком, где за два года сменилось по четыре состава начальства. Зимой арестовали несколько инженеров депо и мастерских за вредительство. Были и аресты рядовых окояновцев. Все они совершались по доносам, и совсем скоро в маленьком городе становилось ясным, кто доносчик. От всего этого народ прикусил язык. О политике предпочитали не разговаривать. Но повальных арестов не проводилось и в городе считали, что коллективизация была куда страшней. Зато материальная жизнь налаживалась. Появилась возможность получить работу и начать более-менее сносное существование после долгих лет нужды. В старом городском парке появилась танцплощадка на которой по вечерам играл духовой оркестр. Там молодежь собиралась по вечерам на танцы, в первый же день своего приезда отправился туда и Сева.