Оса
Шрифт:
— Эдик?!
— О-Си-Эй, — лысоватый человек преобразился, теперь он был уже совершенно лысый и вместо серого костюма на нем был серебристо-черный, как расплавленная смола, комбинезон. — Только посмей. Только…
— Я ПОСМЕЮ.
Реальность дрогнула.
Воробьи обвились вокруг ствола, подрагивая тонкими антеннами. Телевизор
— Стой! — лысоватый тоже почувствовал присутствие силы. Он пятился, пенился и шипел, как струя из огнетушителя. — Стой… Назад… Я выпускаю ее!
— ВЫПУСКАЙ.
Ольга сделала шаг, будто марионетка, и села на паркетный пол. Комната была на месте, чирикали воробьи за окном, ноутбук на журнальном столике темнел пустым экраном. В прихожей, у самой двери, стоял лысоватый человек с разбитым носом, и черные капли падали ему на рубашку.
— Вот каждая баба хочет, чтобы вокруг нее вращался свет, — сказал лысоватый с непонятной тоской. И вышел не попрощавшись.
Они пили кофе. Слезы капали в чашку, круги расходились по темной поверхности.
— Значит, не было никакого лыжного курорта? И свитера? И камина?
— Нет.
— И моря тоже не было?
— Не было, Оль. Я все врал.
— А ты…
— Нет, не то, что ты думаешь… Я в самом деле парадокс информационного пространства. Узелок на ткани. Я был ранен и очень ослаб. Я пришел к тебе, потому что ты ничему не удивляешься. И они не нашли меня.
— Кто?
— Законы физики не для того писаны, чтобы их нарушать, мироздание сопротивляется и хочет прибить возмутителя спокойствия. Я не могу сидеть на месте. Вечно то прячусь, то воюю. Они зовут меня вирусом О-Си-Эй.
Слезы потекли обильнее, и поверхность в чашке пошла кругами, как лужа во время дождя.
— И ты можешь…
— Да, — он кивнул. — Я могу парализовать мировую банковскую систему. Я могу блокировать Интернет — полностью. Да что там — я могу отключить электроэнергию везде, всюду, разорвать сеть в клочки… Энергетическую. Информационную. Эмоциональную… Оленька, прости меня, дурака. Не плачь.
— Я думала, ты мой муж… Я тебе поверила…
— А я и есть твой муж.
— Нет. Ты виртуальный, как в «Матрице»…
— Я реальный, — сказал он горячо. — Я есть. Этого достаточно.
Они помолчали.
— Я удивилась, — призналась Ольга. — Я впервые посмотрела на мир, как…
— Да, знаю. На это твое удивление меня поймали.
— Прости.
— Ну что ты. Ты приютила меня и защитила. Если бы не ты, меня прихлопнули бы, как муху.
— За что?
— Я слишком опасен, Оль. Я очень много могу. Это ненормально.
— Зачем ты ел сырки в фольге? — спросила Ольга, рыдая над чашкой.
— Мне надо было восстановить энергобаланс в человеческом теле… честно говоря, я не подумал, что фольгу надо снять.
И он грустно покачал головой.
Антонова все-таки уволилась, и Ольге досталась половина ее академических часов.
Миновало лето. Пролилась осень.
Зимой Ольга поехала на лыжный курорт, одна. Она часами сидела у камина в маленьком в холле гостиницы, пила подогретое вино и прогоняла любого, кто решался завести с ней разговор.
Наступила весна.
— Привет, — сказала телефонная трубка. — Ты только не удивляйся.