Осада Ченстохова
Шрифт:
Никто не осмелился возвысить голос.
— Успокойтесь, дети, — продолжал Кордецкий, — я буду вести переговоры, буду делать все, что можно и что позволяет совесть.
Этим завершилось заседание, и приор удалился в свою келью писать письмо Миллеру.
Калинский, как всегда, вернулся торжествующий; на полдороге встретил Вейхарда, дрожавшего от нетерпения и любопытства.
— Ну, как дела, староста? — спросил он.
— Да что! Задал я монахам перцу! — отвечал, смеясь, посредник. — Распушил Замойского, так как это он там вертит и крутит всеми, и вообще такого
Вейхард, зная самохвальство Калинского и его пустозвонство, чуть заметно повел плечами.
— А где их парламентеры? — спросил он.
— С минуты на минуту должны явиться.
— Да ты не пускаешь ли пыль в глаза, пан староста? — сказал Вейхард.
— Разве я вас когда-нибудь обманывал? — обиделся Калинский. — Они поражены, запуганы, изголодались, чем только дух в них держится; один только Замойский, который знает, чем для него пахнет сдача шведам, готов со страха драться. Но они его там, несомненно, свяжут, передадут нам из рук в руки, а сами будут просить помилования.
— Вы так думаете?
— Уверен!
— Так пойдем, утешим Миллера!
Отправились, а почти немедленно вслед за ними пришло письмо Кордецкого. Так, едва успел Калинский доложить о результатах своего посольства, как уже принесли доказательства покорности от недавних супротивников. Торжествующе взглянул староста на письмо и покрутил усы, как бы желая сказать:
— А что? Не молодец ли я?
Но в эту минуту Миллер, пробежав письмо, насупился и бросил его на стол.
— Опять штуки! Опять затяжки!
— Как это может быть, после моих вразумительных речей и убеждений… казалось, они так прониклись ими…
— Они неизменно верны себе! — сказал швед. — Упрямы и увертливы, очевидно, имеют какую-то надежду… неужели же они не видят, что их окружает?
— Сотни раз им это говорили…
— Не верят!
Миллер задумался, усталый.
— Вот, прочитайте сами, — сказал он, — пишут, что им достаточно собственного гарнизона, другого им не надо… как будто я их спрашивал, как лучше? Путаники!.. А дальше еще лучше, — добавил с кислою усмешкой вождь, — не могут де впустить людей нашего исповедания, ни даже католиков, поднявших оружие против Ясногорского монастыря… Свои папистские увертки прикрывают святостью. Однако довольно этой блажи, будет… назавтра штурм…
С этими словами Миллер встал и немедленно отдал приказ начать на утро враждебные действия и оставить без ответа письмо из монастыря. Миллер закусил губы и, пожевывая ус, вскочил на коня. Велел созвать пушкарей, раздать заряды, собрать на рассвете военный совет и с восходом солнца начать штурм. Калинский с Вейхардом, опустив носы, отправились к своим постам.
XII
О том, как ксендз-приор ободряет перепуганных Янов, а швед подсылает в монастырь Слядковского
На другое утро, когда снова начались военные действия, пан Чарнецкий не стерпел отбиваться от наступавшего врага одними только пищалями и органками и с сожалением поглядывал на отдыхающие тяжелые орудия. Наконец, он подстегнул полы, закрутил
У него он встретился с Замойским.
— Ксендз-приор, достоуважаемый, — сказал он у порога, — Держались как могли, а дальше тебе придется нас связать; позволь стрелять из пушек; шведы лезут к нам под самый нос, как мухи на мед, ну, право, нет терпения. Легко может случиться, что мы их шарнем самовольно, потому что кровь в нас не вода: играет. А неповиновение в военное время криминал! Так уж лучше ты изволь!
— Только в крайнем случае, — ответил приор, — всегда наш пан Петр горячится. Я не хотел бы торопиться; помните, что мы только защищаемся, что мы солдаты-иноки… не желаем ничьей смерти, а только мира…
— Вот именно, — возразил Чарнецкий, — чтобы нас оставили в покое, нужно их поколотить и основательно.
— Так, но никоим образом не покушаться на их жизнь, а только отгонять. Надо помнить, что когда во время войн в XII столетии куши [23] оказались слишком смертоносны, Латеранский собор воспретил их употребление, и они снова были пущены в ход только в последовавших крестовых походах против неверных…
23
Катапульты и баллисты, метательные орудия древних и начала средних веков.
— Отец и благодетель! Здесь ведь не куши, а совсем другое! Какое нам дело до Латеранского собора… да и шведы ведь неверные! Хуже того, отступники!.. Так позволите их фукнуть?
— Ради Бога, дорогой пан Петр, без ярости, без ненавистничества! Я, ваш отец и вождь, прошу лишь об одном… ведь каждое несчастное человеческое создание, которое упадет здесь жертвою, будет на моей совести… не отягчайте ж этой совести!
Чарнецкий покрутил головой, повел плечами, видимо, подыскивая новые аргументы, и, наконец, тихо произнес:
— Да будет воля Твоя! А все-таки совершенно неизбежно, что стрелять придется, шведы окружают нас кольцом, крошат наши стены, а мы только гляди?
— Ну, в таком случае стреляйте, — согласился приор, а Замойский добавил:
— Палить, палить в них! Больше для острастки, чем для истребления… потому что раздражать и без того взбудораженных врагов и опасно и неполитично. И без того уже Миллер, глядя на своего Хорна, которого наши так славно подрезали косой, надседается от злости.
— Да ведь его хватили только по животу, — воскликнул пан Петр, — велика, подумаешь, беда! И он еще жалуется?
— Так-то так, а все же придется умереть…
— Сдается мне, что эту штуку устроил Янаш Венгерец, царствие ему небесное, хороший был солдат… а я побегу на стены.
— И я с вами, — крикнул ему вдогонку Замойский, схватив шапку, — пора к своим.
— Конечно, идите, скорей идите, надо подбодрить гарнизон, это никогда не мешает.
На этот раз не нужно было ободрять солдат; удачное начало, вид виселицы вызвали подъем. К тому же сердца согревались созерцанием неослабной энергии Кордецкого.