Осада
Шрифт:
Ждать мертвых пришлось еще три часа. Пролом стекла им дался с большим трудом. И все же рассвет еще не забрезжил, когда группа услышала первые неровные шаги живых трупов, поднимающихся по лестнице. Потом глухие удары в железную дверь, обшитую для красоты деревом. Больше трех человек ломиться в нее не могли, так что она продержится еще ой как долго.
Вопрос в другом, сколько продержаться они. На тридцатиградусной жаре, а на чердаке она поднимется еще и повыше, без еды и всего с одной бутылкой воды. Скверная получается арифметика.
Так
Солнце поднялось к зениту, и на чердаке стало нечем дышать. Почему его не оборудовали проточной вентиляцией? Хотя бы какой-то. Нет, эта проклятая безопасность. И безветрие. Город расположен в низине, а сейчас полный штиль, ни единый лист не шелохнется. Только неугомонные удары в дверь, ставшие фоном для ночного бдения и дневных кошмаров. И снова ночного бдения – на крыше слишком холодно, на чердаке просто нечем дышать, – и новых дневных кошмаров. Важа весь день, до боли, до рези в глазах всматривался в небо, пытаясь углядеть вертолет, но без толку. Ни на первый, ни на второй день заточения он так и не появился.
Сестре стало плохо на третий день. Манана потеряла сознание, ее пришлось вытащить на крышу. Прикрыть листом фанеры от прямых, испепеляющих солнечных лучей, нагревших железо так, что можно было готовить глазунью. В час пополудни Манану вырвало, у нее начался сильный озноб, продолжавшийся до двух, или даже чуть дольше. Температура резко повысившись, так же внезапно упала, теперь она едва могла пить. В четыре Манана смогла заснуть, но ненадолго, около шести начался новый приступ, сотрясавший тело еще около получаса. Бахва все это время находившийся рядом, не сводил с сестры глаз и медленно качал головой.
– Малярия, – тихо произнес он в ответ на безмолвный вопрос Ивана. – Переболела в детстве, лет в десять. От этой заразы не избавишься. А тут еще солнечный удар.
Иван молча смотрел на Манану, осторожно прижимая к себе.
– Я думал, с малярией ее бы не взяли.
– Она никому не говорила. А карточку подробно не изучали. Раз так захотела. – он замолчал и опустил голову. – Ей надо много пить, она ведь сильно потеет. Надо очень много пить, чтоб жар выходил… – и снова замолчал, на этот раз надолго.
А мертвые все ломились, и кажется, дверь, уставшая сопротивляться за семьдесят часов непрерывной атаки, стала потихоньку поддаваться им. Надежда осталась лишь на этот невозможный, иллюзорный вертолет. Из-за которого уже и Бахва до боли всматривался в белесое небо, пытаясь расслышать шум мотора, увидеть черную точку в небе. Нет, не черные круги.
Важа поскользнулся и едва не скатился к краю крыши. Иван, вот уж на что крепкий организм, ничего не берет, сидел на самом солнцепеке рядом с Мананой, бережно овевая ее листом картона от разорванной папки с грифом «Совершено секретно». Девушка тяжело дышала, то и дело пытаясь облизнуть шершавым
Бахва подошел и присел рядом. Лекарств не осталось, да и какие лекарства, разве что физраствор, могли бы ей сейчас помочь хоть чуть-чуть. А вода кончилась, даже эта мертвая из холодильника, которой Иван периодически смачивал губы Мананы. Все закончилось. И медленно наступал вечер новой черной, непроглядной ночи.
Бахва недвижно смотрел на сестру, Манана не шевелилась. Только грудь порывисто вздымалась и опадала. То часто, то очень редко. Начинало сбоить сердце. Брат медленно поднялся и спустился на чердак, кроме него крышу никто не оставил.
Поставив карабин рядом, он сидел у самой двери, слушая размеренные удары мертвецов и пристально наблюдая за железным массивом, ограждающим их от вторжения. Сложив ноги по-турецки, ждал, тяжело дыша, не замечая, как начинает ломить затылок и давить на переносицу. Наконец, он медленно, через силу, поднялся и выбрался на крышу. Свежего воздуха не было, только жар, один лишь жар повсюду. Странно, кажется, даже на чердаке легче дышать, хотя бы потому, что нет солнца. Совсем нет солнца. Очень темно.
Он потряс головой и едва не упал.
– Важа, – крикнул он, просипел, но показалось, что крикнул. – Важа, поди сюда! – и когда тот, казалось, через час добрался, сообщил: – Дверь скоро сдастся, как мне кажется. Хоть и железная, но замки ржавые. А у этих молочная кислота не накапливается в мышцах. Им все равно. Их бы в армию посылать. Винтовку в руки и пошел, пошел…. – он проморгался. Кажется, на несколько мгновений отключился. Возможно, нес чушь это время. – Важа, надо решать. Вертолета, возможно, мы не дождемся.
– Даже верить в это не хочу.
– Я знаю, что не хочешь. Но придется. Сколько мы тут – и ничего.
– Они прилетят. Не могут не прилететь.
– К кому, Важа? Кто знает, что мы здесь.
– Они должны проверить. Все проверить. И… – он замолчал. Бахва долго смотрел на молодого человека, а затем произнес тихо свой вердикт:
– Следующая ночь может быть их. Сестра… ну ты видел. Сам понимаешь. Если с ней что-то случится…. Ты понимаешь, о чем я? – Важа не понимал. Наконец, до него дошло. Он вздрогнул и оглянулся на люк.
– Она дотерпит. Обязательно дотерпит, – и пошатнулся сам.
– Кажется, и ты не дотерпишь. Тут никто не дотерпит. Надо решать, кому это делать. Иван!
Куренной с трудом поднялся и подошел, едва не упав по дороге, к люку. Богатырь, а тоже едва держался на ногах.
– Манане совсем плохо. Ее бы в госпиталь, что мы тут можем.
– Ничего. Мертвые кажется расшатали дверь. Скоро влезут. Или не скоро, но…. Ты видишь, что происходит. Ты понимаешь, о чем я? – Бахва дернул карабин, Иван вздрогнул всем телом. Затем покачал головой.