Осада
Шрифт:
– Артем, меня очень беспокоит наш народ, – после долгой паузы произнес он. – Я вчера беседовал с Груденем. Не захотелось говорить публично об этом.
– Вы о дезертирстве?
– Да и об этом тоже. Понимаете, Артем… Люди как с ума посходили. Вместо того, чтобы объединяться и вместе пережить тяжкие испытания, они ведут себя точно… даже не знаю, как назвать.
– Тонкий налет цивилизации сброшен, – вздохнул я. – То, что под ним, вышло на поверхность. Да не только у нас, везде так. Страны сыплются как горох. Грузия исчезла, будто не было. Да что она, вот Италия, вроде бы считалась крепким государством, пусть не локомотивом Старой Европы, но все же, да вы ведь приглашали в марте их премьера в Тольятти, там должен быть открыт новый автозавод. А теперь что. Венецианская республика,
– Вернулись времена Гарибальди. Только без него самого. Некому спасать мир.
– А мир не жаждет своего спасения, Денис Андреевич. Он жаждет кажется одного. Уж если все горит синим пламенем, так напоследок надо свести счеты. Чтобы уйти, так с музыкой.
– Вы считаете, и нас это ждет.
– Честно, не знаю. Но предчувствия у меня не самые радужные.
– Вы правы. Взять тот же Кавказ…
– Нет, мы давно его потеряли. А вот Приморье, это беда.
– И главное, пробиться туда почти невозможно. Только самолетами. Но ведь там тоже простой российский народ, всегда ратовавший за страну, за отечество. И вдруг такой поворот. Ведь не может же быть, чтобы один Дзюба так запудрил мозги нашему народу. Да что Приморье, после ротации войск мы изловим зачинщиков и представим к ответу. Вот Бутово, оно меня куда больше беспокоит. Все же Москва, столица. А словно безумие охватило жителей района. Ведь там ни вожаков, ни командиров, и вместе с тем столь отчаянное сопротивление. Стояли до последнего.
– С Бутовым как раз понято. На улице Кадырова – какая ирония судьбы, елки-палки, – живут бывшие военные, бывшие милиционеры, их туда заселяли еще при советской власти и продолжают. Так что милиция на своих наткнулась. Причем, не просто на своих, на таких же как они. Я имею в виду, на тех, кто ушел недавно. Кто умеет подбрасывать улики, но не в состоянии расследовать дело, не прибегая к насилию. Впрочем, это следствием назвать нельзя. Кто получая смехотворную зарплату, добавляет себе тем, что закрывает одни дела, возбуждает другие, сажает и выпускает. Вымогательствует и стяжает.
– Но оружие, откуда столько оружия у бывших оперуполномоченных? Ведь два грузовика вывезли.
– А сколько скандалов за последнее время было именно с торговлей оружием, именно сотрудниками МВД, рядовыми операми, я вспоминаю, этим как раз покойный Широков занимался, как раз перед назначением, он так ковырнул, что его никак остановить не могли. Знаете, Денис Андреевич, мне сейчас кажется, его не случайно в ту ловушку заманили. Что вообще тогда все было не случайно, – я помолчал минутку и добавил: – А то что у любого опера в сейфе лишний ствол лежит, взятый с места преступления или купленный, так это в порядке вещей. А потому и эта мясорубка тоже.
– Но эта злоба. Сперва к так называемым «хачам», потом к своим. Лютая злоба, право, я такую видел только в Палестине, в репортажах, по отношению к Израилю. Но там хотя бы понятно. А здесь… – Но я молчал. Не знал, как объяснить. А потому Денис Андреевич продолжал. – Мне, сколько я ни нахожусь у власти, все это просто удивительно. Ведь совсем недавно это был вполне нормальный, вменяемый народ. Да иногда с ним бывали проблемы, его трудно становилось урезонить, непросто понять, еще трудней втолковать что-то. Но в конце концов, народ понимал, что мы не упыри, не кровопийцы и тоже что-то стараемся не в свой карман, а для его блага делать. А сейчас… право же, Артем, я не понимаю наш народ. Я просто перестал понимать наш народ. Будто управляю вот этими палестинцами, будто все разом переменилось и привычный народ исчез, а взамен появились вот эти… те, которые…
Он запутался и замолчал, пристально глядя на меня. И столько нескрываемого удивления было во взгляде президента, что я не выдержал и медленно произнес, растягивая каждое слово:
– А все же вы царь, Денис Андреевич. Царь!
77.
Настя получила повестку тридцатого, Шерхон принес, она удивилась его визиту, в крохотную комнатку, занимаемую девушкой, никто из гастарбайтеров входить не смел, разве что в самых чрезвычайных случаях. Вроде этого. Все знали, кто она, почему она здесь, но предпочитали
– Тебе, – сказал он, как и прежде, стараясь поменьше говорить в «женской половине». – Тетя велела передать.
– Сама не решилась зайти. Мило, – Настя взяла конверт, посмотрела на штемпель. Письмо добралось на удивление быстро, всего за десять дней. И это при том, что как таковая почта давно уже перестала работать, последний раз она видела в Рязани московские газеты дней пять назад.
После ее возвращения в город, отношения с теткой испортились вконец. Настя ушла к Шерхону и обитала теперь в подвале вместе с его бригадой, впрочем, это не мешало ей работать по той профессии, которой ее быстро научила Москва – когда экзамены оказались провалены, а деньги кончились, больше всего на свете не хотелось оскорблять подобными известиями родителей, так на нее понадеявшихся. И, чего только не сделаешь для сокрытия правды – она вынуждена была принять предложение своего первого «спонсора». Который элементарно кинул ее, не заплатив ни копейки. Настя вынуждена была вернуться в Рязань. Снова лишь бы не встретиться с родителями.
Ложь, за которую так легко ухватилась тетка. Первое ее предложение испугало Настю, испугало не столько откровенностью, сколько цинизмом. Такой простой, обыденной рачительностью, внезапно вышедшей наружу. Ну не получилось там, получится здесь, в этом смысле, что все города одинаковы. А она договориться с участковым, а заодно даст приют и место под солнцем. Да, девочка, ничего бесплатного в жизни не бывает. Даже за сыр в мышеловке рано или поздно придется платить.
Она и не спорила. Несмотря на то, что клиент шел все хуже, тетка пила все больше, в итоге все закончилось ссорой и первым бегством к Шерхону. А уж затем, когда по дорогам стали бродить мертвяки, и люди предпочитали не рисковать, стала обслуживать кого ни попадя. Тогда ее защитником и стал Шерхон. Так что вернувшись из неудавшегося бегства, Настя немедля обратилась к нему и за помощью и за приютом, и получила и то и другое. Никто из рабочих на нее не покушался, так что даже в обществе десяти здоровенных мужиков, скучающих по дому и томящихся без жен и любовниц, она чувствовала себя в безопасности. Милиция разом пропала, спрятавшись за кордоны, под прикрытием своего товарища по несчастью, вынужденного кантоваться в Рязани, вместо того, чтобы отправиться на родину – хотя какая родина, по слухам, Казахстан превратился в сущий ад, – Настя выходила в ночь на работу. Ловила уже не дальнобойщиков, они практически исчезли к концу августа, просто владельцев машин, желательно, внедорожников покрупнее, возжелавших пощекотать себе нервы дважды экстремальным способом – ночь на незащищенной от мертвяков парковке с плечевой проституткой.
– Шерхон, а как ты его получил? – спросила Настя, разрывая конверт.
– Твоя тетя сама пришла к нам, – он пожал плечами. – Я думал, что-то предложит, как раньше, у нее ведь связи, но нет.
– Да нет и не было у нее уже никаких связей, трепотня одна – произнесла она. В свое время тетка работала в отделе кадров строительной компании, еще до кризиса. Вся бригада казахов попала как раз в август восьмого года – ни туда, ни оттуда. Так и осталась, перебиваясь случайными заработками, в Рязани.
– А что это? – наконец, спросил он, не выдержал. По-русски Шерхон читал плохо. – Я понял, из милиции.
Она кивнула.
– Мне придется уехать ненадолго в Москву. Помнишь, я рассказывала о моей встрече с семьей на дороге, – он кивнул. – Надо дать показания. Егора так и не отпустили. В чем-то пытаются обвинить.
– Ты… – Шерхон споткнулся на полуслове и затем начал сначала, очевидно, совсем не то, что хотел прежде сказать. – Ты как поедешь к нему.
На последнем слове голос дрогнул. Настя подняла глаза от письма посмотрела на Шерхона. Но лишь ответила на заданный вопрос.