Осада

Берендеев Кирилл Николаевич

Настя увидела небольшую церковку неподалеку от Варшавского шоссе, прямо у кладбища, попросилась зайти. Как раз вскорости выходило время вечерней молитвы. Тетерев пожал плечами.

– Я не верующий, так что… хотя, нет, зайду, – и первый стал пропихиваться к воротам, пока еще закрытым. Народ молча, как-то беспомощно стоял подле запертой калитки, ожидая, что церковь откроют и впустят внутрь страждущих. Заметно потемнело, солнце, давно исчезнувшее в наступающей тьме облаков, все ближе и ближе склонялось к горизонту.

Наконец, около восьми, пришел священник. Быстро открыл калитку, снял замок в церкви, все делая молча, не оглядываясь на собравшихся, так же молча следящих за каждым его движением, и войдя, жестом пригласил внутрь. Он спешил, наверно, и вечерня получится короткой. Но Насте

не важна была проповедь, она жаждала прикоснуться к чему-то незыблемому, неизменному, что и в нынешнее тяжкое время дало бы надежду и опору, обратившись спасительной соломинкой. Войти в лоно тысячелетней традиции, дабы обрести и сохранить в себе ее часть; прежде она редко бывала в церквах, только когда накатывало. Когда не оставалось никаких сил, и неотложно требовалась помощь свыше. Хоть режь требовалась – ведь на другую рассчитывать было сложно. Особенно теперь, когда она потеряла и Егора, и себя в глухом, молчащем районе, перед самой грозой, медленно наползавшей с юга. И ничего не могла поделать, ни к кому прислониться, ни у кого попросить помощи. Только у Него, если Он услышит и соблаговолит сойти до ее просьб – молитв Настя не знала. Просто стояла и шептала в уголке, чего бы она хотела от Него, чего бы могла дать взамен. Иногда соглашение удавалось, иной раз нет, когда двери церкви открылись, и священник торопливо вошел внутрь, Настя очень надеялась, что хоть на сей раз удастся. И она не встретит молчание, как на квартире, превращенной в храм, в Рязани. Надежда была маленькой, но очень живучей, даже когда она вошла внутрь и не обнаружила образов на стенах деревянной церквушки и разбитый иконостас предстал ее взору, она надеялась. Ведь это же святое место, ведь не просто же так его открыли. Быть может, для нее….

Священник неловко извинился, вошел в алтарное помещение, на какое-то время скрывшись из глаз. А через минуту Настя услышала, как входная дверь бухнула, запираемая снаружи. Почему-то она успокоилась, решив, так лучше, так безопасней, так не пройдут те, кто раз проходил в церковь, давно, но мог повторить еще раз. Собравшиеся молчали, даже дети, смежившие очи на руках матерей, стихли. Церковь погрузилась в молчание, всякое перешептывание немедленно тонуло в этой напряженной тиши. Все ждали появления священника. Ждали немо глядя на развороченный алтарь. Ждали.

90.

– Как это могло случиться? – в сотый раз спрашивал я следователя, не слушая его речей. Температура медленно ползла вниз, над столицей только что прошел фронт, мелким дождиком, холодной моросью пытаясь освежить город. Я хотел поехать на место… но не смог. Слишком быстро, слишком похоже. Когда я услышал о ее смерти, когда мне позвонили, я сказал именно эти слова. И затем уже начал спрашивать, где и когда. Кажется, я еще крикнул, в трубку, почему она так поступила со мной, сам не понимая, что говорю, или мне показалось, что я кричал? Сейчас уже не вспомнить. Словно часть жизни отрезали, оставив мне малюсенький кончик прошлого. В очередной раз. После Милены. Нет, снова это сравнение, как же Валерия ненавидела его, скажу просто – снова.

Я пытался плакать, а затем, немного успокоившись, поехал на встречу со следователем. Машин в городе прибавилось, я ехал в плотном потоке, пытаясь не думать, ни на чем не сосредотачиваться. И в итоге проскочил дом. Быстро перестроиться не получилось, пришлось возвращаться кружным путем – зачем я вспоминаю все эти подробности? Сам не могу понять, может просто потому, чтобы они заслонили, хоть как-то загородили мелочными своими зацепками самое главное. И ведь не поехал, боясь увидеть не изувеченное тело, нет, странно, я никогда не боялся вида изуродованных тел, хоть в прозекторской работай, насмотрелся по журналистской практике, да и в фильмах, хотя нет, фильм это всего лишь иллюзия, потому и начал их смотреть, чтобы перебить запах умирающей плоти; тогда, десять лет назад, мне казалось, ужас выбьет ужас, только сейчас понял, как ошибался. Вот и не поехал – потому как боялся, дико боялся увидеть на месте Валерии Милену. Будто бы она все еще жива. Будто бы… для меня она и вправду была жива.

Она этого не понимала.

Я не понимал, как лучше объяснить ей эту замогильную близость. Милена словно была между нами, как тогда, единственный раз, когда представляла меня своей сестре в собственной кровати. Я тогда ушел с Валерией, думая, что оставляю себе самое ценное из дома Пауперов. Выяснилось, что ошибся, поправимо, но ошибся. И ведь как понял-то, как смешно и жестоко осознал. Хоть плачь, хоть смейся. Хоть разбивай голову об стену. Теперь уже ничего не изменить. Ушли обе, но так чтобы им обоим и остаться со мною. Милена знала, что говорила тогда, в утро нашего прощания – и плакала, расставаясь.

Я повернулся к следователю.

– Так где все это случилось? Ах, да вы говорили….

– Она возвращалась, – напомнил следователь, я кивнул.

– Потому что не могла вернуться, – тихо произнес я, – хотела уйти, чтобы быть вместе. – и не обращая внимания на его лицо, попрощался и вышел под мелкую морось. Заперся в «Фаэтоне» и какое-то время сидел, слушая радио, но не понимая ни слова. А затем отправился в Кремль.

К началу заседания все равно опоздал, однако, на мое позднее появление никто не обратил внимания. Президент дождался, пока я усядусь и предупредил снова:

– О Владивостоке больше ни слова, наговорились. Завтра я отправляюсь на место, разобраться в обстановке. По ходу решу, что делать и как. Виктор Васильевич, полагаю, больше вы меня не станете отговаривать.

– Я всего лишь хотел отправиться с вами. Вам потребуется поддержка, – ответил премьер. И посмотрел на Нефедова. Тот неожиданно кивнул.

– Нет, со мной поедут лишь Юрий Семенович и Валерий Григорьевич. Все, на этом хватит. У вас, Владислав Георгиевич, другие заботы, и кстати, довольно много, – Нефедов кивнул неохотно, Денис Андреевич продолжил: – Напоминаю всем, встреча будет один на один. Дзюбу я не знаю, с ним не общался, читал только досье. Кстати, он пытался звонить мне сегодня, винимо, снова играл в президента. Знаете, он так и доиграться может.

– У него же Тихоокеанский флот, больше половины, и Япония в союзниках, – напомнил Грудень. – А мы можем выставит разве что нашу стратегическую авиацию и то, что вышло к Камчатке.

– Валерий Григорьевич, в войну будете играть позже, – неожиданно довольно резко заметил президент, он вообще сегодня с самого начала был довольно резок, словно вспоминал грузинский конфликт и начало кризиса – тогда его заявления, сделанные в подобном тоне, произвели впечатления. Но здесь все привыкли и к другому президенту, и к тому, что выбранную им на сегодня роль играет премьер. Сам же Пашков молчал, с каким-то ленинским прищуром глядя на своего протеже. – Я понимаю, вам очень хочется проявить себя, но дождитесь Владивостока. Там уже вам карты в руки. Да, Виктор Васильевич, раз вы остаетесь за главного, прошу вас, обеспечьте достойный порядок к моему возвращению и утихомирьте прорвавшихся в Москву беженцев. Ваш авторитет, я не сомневаюсь, вам поможет. Обратитесь с заявлением на заседании, как вы это обычно делаете, скажите что-то эффектное, у вас очень хорошо это получается. – Пашков буквально подавился собственными словами и раскашлялся. Вид у него был такой же, как восьмого августа восьмого года, когда недавно назначенный президентом его ставленник неожиданно вытряхнул Пашкова из Пекина, с Олимпиады, и потребовал съездить в Осетию и разобраться в ситуации. Тогда глаза премьера метали молнии, ему едва удавалось сохранять хотя бы признаки внешнего спокойствия. На встрече с Денисом Андреевичем, голос его все время срывался, когда он «докладывал президенту», никак не в силах дождаться ухода журналистов, чтобы поговорить с ним по-мужски.

– Конечно, Денис Андреевич, постараюсь выполнить. Поручу большую часть работы по наведению незримого порядка Владиславу Георгиевичу, благо его людьми Москва буквально наводнена.

– Виктор Васильевич, – Нефедов поднялся с места. – Вы понимаете, что это недопустимо, расшифровывать моих людей.

– Я не собираюсь расшифровывать.

– Тогда запугивать. Народ и так потерян, смятен.

– Неудобно штаны через голову надевать. На Красной площади. Вы сами прекрасно знаете, ФСБ на сегодня единственная структура, способная обеспечить порядок на вверенной ей территории.