Осада

Берендеев Кирилл Николаевич

– Я слышал о ваших успехах. Да, забыл сказать, со мной будет генеральный прокурор. Все ваши новации вы потом поведаете ему лично. И бросьте строить из себя величину, вы просто поменяли хозяина, Лаврентий Анатольевич, но это не значит, что прежний не укажет вам на место.

Дзюба вздохнул глубоко, выдохнул. И произнес, чеканя каждое слово:

– Денис Андреевич, я отказываю вам в визите. Более того, с этого момента вы являетесь персоной нон грата на территории Дальневосточной республики. Прошу меня извинить, но никаких переговоров лично с вами я более вести не намерен. Только через посредников, – последняя лазейка, которую Марков немедля растоптал.

– Дзюба, я прилечу тринадцатого в тринадцать. Что бы вы ни придумывали, но

я это сделаю. И раз вы так, то и я так: приготовьтесь к тому, что переговоры вы будете вести со Следственным комитетом. – в трубке послышались короткие гудки. Дзюба произнес тактично «до свидания» повесил трубку и потянулся за валидолом. Не нашел, вызвонил Наде. Зайдя, она немедля бросилась к нему.

– Господи, да что случилось? На тебе лица нет.

– С президентом поговорил. Вредное занятие, – попытался через силу пошутить Дзюба, Надя сорвала ему галстук-регат, обычные он завязывать так и не научился, и влила в рот валокордин. – Позвони Глебу Львовичу, нам надо с ним поговорить.

Через полчаса он понял, что напрасно так быстро поднял главу своей так и не созданной Администрации. Устюжный рвал и метал, едва услышал об отмене визита.

– Мальчишка, ненормальный, полоумный мальчишка, вы соображаете, что вы наделали? Вы втравили всех нас в войну с Кремлем, в которой мы заведомо понесем такие потери, о которых даже представить себе не можете. Стоит только Маркову сойти с трапа, и ему тут же кинутся целовать ноги, вы что наш народ не знаете? Вы что своих сотрудников не знаете? Вы вообще ничего не понимаете, что ли? Тем более, генпрокурор. Это чистое безумие, не надо было доводить Кремль до греха…. Вам еще повезло, что он не взял с собой Нефедова или кого-то еще из своей своры. Действительно, помрачение нашло. Это же президент.

– Вы повторяетесь, Глеб Львович. Я знаю, с кем говорил, и кому отказал.

– А вы не смейте со мной разговаривать в таком тоне, мальчишка. Заварили эту кашу, а мне расхлебывай.

– Почему вам? Полагаю, я сам сумею освободиться от нападок Кремля.

– Бросившись в объятья японцев. Эти сумоисты быстро раздавят вас в своих тисках. Ведь вы даже не соизволили узнать о начале переговоров, о времени поставок, ничего не согласовали во время разговора с премьером, все боялись петуха дать. А тут наш герой вдруг проснулся. Маркову отказал.

– Глеб Львович, я настроен достаточно серьезно и не собираюсь выслушивать ваши оскорбления. Они совершенно неуместны.

– Уместны, еще как уместны. За вас только все переделывать надо. – Устюжный, так и не присевший за все время разговора, подбежал к двери так, будто Дзюба был готов погнаться за ним. – Мне придется самому лететь в Москву и все улаживать. Как главе вашей, господин и.о. президента, Администрации. Быть посредником, если хотите.

– К черту посредничество, Глеб Львович, если Марков столь уперт, то это не значит, что мы должны потакать его упертости. Вы сами говорили…

– Да когда это было. Я никогда бы не позволил себе так общаться с президентом России. За ним половина страны, за ним простые граждане, которые, кстати, верят ему больше, чем вам. За ним армия, а вы… что вы пытаетесь сделать? От нас и так уже бегут, чартеры на Иркутск забиты.

– Глеб Львович, мне кажется, вы просто боитесь.

– Мальчишка. Я вас спасаю, – и Устюжный выскочил в приемную, попытавшись бухнуть дверью, но сил не хватило, и Дзюба долго слышал шлепанье туфель старика по лестнице, лифты в здании все никак не могли запустить. Дзюба прошелся по кабинету, потом рухнул в кресло. Сил совершенно не осталось.

– Бред какой-то, – пробормотал он, потом выругался вслед давно ушедшему Устюжному и ткнул кнопку селектора. – Надя, зайди на минутку.

Она отключила линию, а затем принялась за своего супруга: успокаивала, утешала, приводила в чувство – прошло не менее получаса, прежде чем президент Дальневосточной республики пришел в себя, обычного, и оказался в состоянии переварить случившееся.

– Он

либо дурак, либо что-то задумал. Скорее всего, в ножки Маркову бухнуться. Надеется, что этим спасет. Ладно, завтра заседание правительства, поставлю вопрос…. Надя, а почему ты без кольца? – спросил он неожиданно.

Она смутилась, запунцовела.

– Слишком дорогое, не знаю, что на тебя нашло. Это же платина, да еще с рубином.

– Надя, живем один раз, что ты в самом деле.

– Не могу привыкнуть, прости, – она потупилась. Совсем как тогда, когда он предложил стать ей первой леди. Она еще спросила, действительно ли он любит ее, Лаврентий, не ответив прямо, начал уверять в благих намерениях, в новом положении и обстоятельствах, что им обоим это надо, что удачный повод и все в таком духе. Самому под конец стало тошно себя слушать, а все равно говорил и говорил. На следующий день он позвонил в загс, разумеется, его браку дали зеленый свет, оба скромно одетые, она в светлом платье, он в черном костюме с золотой заколкой для галстука, прибыли через черный ход. Свидетелем Надежды стала ее подруга, Лаврентия, институтский приятель, напарник по борьбе, не очень кстати напяливший галстук с гербом Владивостока, как вечное напоминание политику о его делах, ждущих уже за порогом. Свадьба была тихой и неприметной, Дзюбу куда больше удивили ожидающие своей очереди пары, в холле, до той поры он не сомневался, что подобные учреждения работают только потому, что их еще не закрыли за ненадобностью. Но жизнь во Владивостоке, несмотря ни на что, текла своим чередом, на этот день, как объяснила ему пожилая регистраторша, провозгласившая минуту назад их союз и давшая расписаться всем четверым в гроссбухе, запланировано еще шесть свадеб.

Он, растерянный, вышел на улицу, как и вошел, через черный ход, с изумлением увидел: Надежда вся светилась, он не отошедший еще от восторженных толп, приветствующих его с БТРа, от толп вообще, ликующих или протестующих, спросил, ужели так рада подарку.

–Я о тех, кто очереди своей дожидается. Ведь жизнь продолжается, понимаешь, я так рада. Жизнь продолжается, несмотря ни на что.

Он почему-то понял это как намек на свою деятельность, отчего больше не произнес ни слова. От мысли о верховенстве власти в России стало не по себе – уж такая страна, ничего не поделаешь, два непоротых поколения надо сменить, чтоб все иным стало, и то вряд ли, – сам Лаврентий не мог избавиться, чувствуя себя главой государства как бы не всерьез, а Маркова, сколь бы далек и смешон он ни был в занимаемой чуть ли не против своей воли должности, настоящим, а не сделанным наспех вершителем. Пускай его дергает за ниточки Пашков, пусть он от себя слова не скажет, все равно. Как Москва априори столица, так и Марков законно избранный глава всего государства, от Камчатки до Калининграда. И никакая Дальневосточная республика будет не в противовес, коли он выйдет из самолета и обратится к гражданам лично.

Да, Устюжный в этом абсолютно прав, слава богу, он не послушался в кои-то веки старика и не согласился принять президента. Пускай заворачивает обратно в Иркутск, эдакую буферную зону между мирами – старой Россией и новой, коей он искренне считал свое странное, наспех собранное и провозглашенное создание. Оттуда регулярно ходили чартеры до Хабаровска и Владивостока, ежедневно набитые пассажирами в обе стороны. Кто-то бежал из Дальневосточной республики, боясь гнева государя, таковых, подумал Лаврентий, будет в разы больше, коли он возгласит о прибытии Маркова и своих планах по его неприятии. Кто-то, напротив, стремился, на вольные хлеба нового образования. Не проверять же судьбу каждого, но почему-то Дзюбе казалось, что большинство это бывшие уголовники, пытавшиеся раствориться в новой вольнице. Наверное, судьба Дальнего востока вообще такая, что он все свои годы существования под боком России, да и в ее составе принимал в себя, случаем ли, или указами, именно таких людей. На вечное поселение или на вольную волю.