Осажденная крепость. Нерассказанная история первой холодной войны
Шрифт:
Польская война была невероятно жестокой. С обеих сторон.
Один из сотрудников Пилсудского Казимеж Свитальский, будущий премьер-министр Польши, записал в дневнике 22 июня 1920 года: «Разложение боевого духа большевистской армии дезертирством на нашу сторону затруднено в результате остервенелого и безжалостного вырезания пленных нашими солдатами…»
Член Реввоенсовета Первой конной армии Клемент Ворошилов 4 сентября 1920 года писал старому другу Серго Орджоникидзе: «Мы ждали от польских рабочих и крестьян восстаний и революции, а получили шовинизм и тупую ненависть к «русским». Поляков истреблено нами изрядное количество. Одних пленных взяли до двадцати
Неудачи на польском фронте привели к тому, что десятки тысяч красноармейцев попали в плен. О количестве пленных идет спор и по сей день. Цифры называют разные: от ста до ста шестидесяти тысяч. По польским данным, было сто десять тысяч пленных. Из них вернулись на Украину и в Советскую Россию от шестидесяти до восьмидесяти тысяч. А что же с остальными?
Поляки уверяют, что остальные либо предпочли остаться в Польше, либо скончались в лагерях от болезней и голода.
Но еще в сентябре 1921 года нарком по иностранным делам Георгий Чичерин, обращаясь к поверенному в делах Польши в России, назвал страшную цифру: «В течение двух лет из ста тридцати тысяч русских пленных в Польше умерли шестьдесят тысяч».
Действительно, это было время эпидемий. Тиф и дизентерия косили людей, а условия в лагерях были ужасными. Но это лишь часть правды. К пленным относились отвратительно. Некоторые историки полагают, что красноармейцев сознательно гноили в лагерях. Эта история и по сей день отягощает отношения двух стран.
При подписании мирного договора Юзеф Пилсудский стремился отодвинуть государственную границу как можно дальше на восток. Хотя Ватикан, чье мнение небезразлично для набожных поляков, призывал варшавских политиков к дальновидности (см. «Новая и новейшая история, № 1/1999).
Газета «Оссерваторе романа» в передовой статье указывала: «Святой престол со времени возврата Польши к национальной жизни не переставал призывать к умеренности в том, что касалось ее намерений, включая приобретение тех территорий, большинство населения которых составляют другие национальности».
На мирных переговорах папский нунций советовал польским дипломатам проявить «осмотрительность с тем, чтобы в будущем не поставить под вопрос безопасность Польского государства». Нунций прямо сказал, что призыв Ватикана к умеренности «не просто совет, а настойчивая рекомендация». Но польские политики к совету не прислушались, что еще больше ухудшило отношения двух стран.
В своем кругу Ленин откровенно говорил о «катастрофическом поражении» в польской войне:
— Россия сказала: а мы посмотрим, кто сильней в войне. Вот как встал вопрос. Это — перемена всей политики, всемирной политики. Каковы же были результаты этой политики? Конечно, главным результатом было то, что сейчас мы оказались потерпевшими громадное поражение.
Но Ленин мало огорчался по этому поводу и на IХ конференции РКП(б) заметил:
— Мы на этом будем учиться наступательной войне. Будем помогать Венгрии, Италии, рискнем…
По существу, проигранная война с Польшей наложила серьезный отпечаток на всю предвоенную советскую политику. Ленин в 1920 году
— Польша является опорой всего Версальского договора. Современный империалистический мир держится на Версальском договоре… Польша — такой могущественный элемент в этом Версальском мире, что, вырывая этот элемент, мы ломаем весь Версальский мир…
Ленин пытался объяснить партийным работникам, зачем он затеял неудачную войну с Польшей, то есть фактически оправдывался, и при этом невольно переоценивал значение Польши. Но эти преувеличенные представления о роли поляков в европейской политике прижились, и для сталинского руководства Варшава до самого 1939 года, до последнего ее раздела, все еще оставалась главным врагом.
Профессор Сэмюэль Харпер, американский исследователь России, рассказал, как в начале тридцатых годов он ехал в поезде Москва — Берлин вместе с курьером немецкого посольства, полковником в отставке. Когда они проходили досмотр в польской таможне, профессор Харпер сказал полковнику:
— Ну, вот мы и в Европе.
Немец буркнул:
— Пока еще нет.
Поведение польских таможенников, которые сочли заметки профессора советским пропагандистским материалом и пытались их конфисковать, как бы подтвердило слова полковника. Когда через двенадцать часов немецкие пограничники без проволочек пропустили профессора, полковник радостно сказал:
— Вот теперь, как видите, мы действительно в Европе.
Впрочем, и в советском руководстве как-то особенно не любили поляков. Уже во время Второй мировой войны, когда поляки стали союзниками в совместной борьбе против нацистской Германии, Максим Литвинов, одна из ключевых фигур в советской дипломатии, говорил американскому журналисту Эдгару Сноу в беседе, не предназначавшейся для печати:
— Неразумно ставить на одну доску интересы тридцати миллионов поляков и интересы ста восьмидесяти миллионов русских. Там, где интересы русских сталкиваются с интересами поляков, поляки должны отступить.
Литвинов сказал Сноу, что он, может быть, и не согласен со своим правительством «по многим вопросам, но в отношении Польши мы абсолютно правы. В сущности, мы были чрезмерно снисходительны к Польше».
Часть вторая. Железный занавес
Трагедия эмиграции, или Почему Савинков выбросился из окна
Последний главнокомандующий белой армией Юга России барон Петр Николаевич Врангель был прекрасным кавалеристом, решительным и умеющим брать на себя ответственность. Впрочем, некоторые считали его ограниченным человеком. Как выразился один из знавших его людей, «Врангель так и остался ротмистром кавалергардского его величества полка». Но большинство в армии его поддерживало. Высокого роста, с зычным голосом, он нравился не только солдатам, но и гражданскому населению. Встречали его восторженно.
Приехав в Ростов-на-Дону, который для белых стал временной столицей, Врангель решил сходить в театр. Он взял ложу на втором ярусе и стал смотреть «Птички певчие». Исполнители и постановка, вспоминал Врангель, были весьма посредственными, но ему хотелось послушать музыку, однако досмотреть спектакль не удалось.
Внезапно на авансцену вышел человек и обратился к публике:
— В то время как мы здесь веселимся, там, на фронте, геройские наши войска борются за честь Единой, Великой и Неделимой России. Мы всем обязаны этим героям и их славным вождям. Я предлагаю приветствовать одного из них, находящегося здесь, — генерала Врангеля…