Осень матриарха
Шрифт:
Если последняя фраза и завершала рассуждение логически, то "детки" этого не отследили. "Чуть запаниковали, - с удовлетворением констатировала Та-Циан.
– Не одним им в поддавки играть. Теперь я наверняка знаю, что увлеклись, меня отслеживая, и забыли вовремя попитаться - такой богатый источник корма замаячил и заворожил. Только звериную форму и получилось кое-как удержать".
А ей тогда - только женскую, едва призналась она себе самой. Страсть как хотелось сделаться примерной половиной Картли, возможно, вытянуть его из политики. Хотя то была лишь зыбь на поверхности могучих вод, лишь суета водомерок над бездной. И вместо противоборства получились
"Мало что превосходит в красоте молодой секс. Но это слишком хорошая штука, чтобы приплетать к нему ещё и деторождение. А эти мелкие тварюжки норовят завестись как-то уж совсем некстати", - подумала Та-Циан куда чётче прежнего.
III. ПЕРВОЕ ВОПЛОЩЕНИЕ
Спала Та-Циан на редкость глубоко и сладко: на шестом десятке человека с её прошлым начинают мучить кошмары - не былого, несбывшегося в узорном, радужном покрове сансары. Вывело из них сначала прицельное шебуршание в соседней комнате, потом - запах свежесмолотого и свежезаваренного кофе с корицей. Настоящий муж обязан готовить вкусное и приносить своей женщине кофе-комплет прямо в постель, не так ли?
Причём до того, как ей хорошенько умыться, причесаться и навести марафет. Встроенный санузел в стене комнаты - такая кабинка-стакан с ватерклозетом (плюс биде и микродуш) - предусмотрен личным капризом владелицы. Ибо что вечность пред засором унитаза!
Когда Та-Циан в любимом халате, с раскиданными по плечам кудрями, вступила на кухню, вампирчики чинно потребляли кофе с молоком, только что без закуси, которая имелась также. Салатик с помидорами, побегами спаржи, кинзой и... мм.. фетамису или как там её. Словом, подобием прессованного творога или горского сыра в собственном соку. Сквозь пижамки (пижамки? Экие мы шустрые) не просвечивало ничего запредельного, разве вот торчащие из рукавов кисти рук и даже ногти были цвета мелованной бумаги, а румянчик более похож на цвета побежалости, чем на "комплекшн" приятно откормленного младенца. "Вот некстати прорезалось инглишское жаргонное словцо, - подумала женщина, - у рутенцев "комплекция" - не цвет лица, а телосложение".
Память о визите в Дивэйн времён грозового отрочества. Ну, разумеется, Картли именно туда и затащил юную супругу в расчёте, что ни его, ни её (порядком выросшую) не узнают.
Кого-то узнали, судя по всему.
– Доброго утра, мальчишки, - говорила Та-Циан тем временем вслух.
– Значит, потребляете и всякие вредности?
– Молоко, - лаконически пояснил Рене, последний раз булькнув в чашку.
– Нам показаны любые телесные жидкости. Они же все друг другу сродни.
– Что более, что менее, - тотчас дополнил Дезире.
– По степени усвояемости: кровь, лимфа, молоко, сливки, сметана (на этом слове он не очень логично облизнулся). В качестве крайней меры - пьём мочу.
– Дезька, не выпендривайся - выдеру паршивца, - нестрашно ругнулся Рене.
– А что я сказал? Незаменимый источник белка. Только противный, - юнец отставил в сторону чашку.
– Люди его не ценят, а жаль. Хоть отстреливай несогласных.
– Дезире! В последний раз!
Но Та-Циан уже вспоминала на всех парах.
... За Картли пришли, когда оба уселись за стол - вот так же, дезабилье, что годно для прогулки в ближнюю лавку, не более того. Какой самый лучший способ отстоять домашний очаг? Разумеется, палить из "Кондор - покета" до последнего. Такое вот умилительное супружеское согласие.
... Их даже
Процесс был краток, судья и прокурор - сострадательны. Такой особенный, специфически динанский вид сочувствия. Тюремный медик, посланный ими к несовершеннолетней убийце (ибо семнадцать лет: в брак вступать уже можно, казнить без угрызений совести - ещё нельзя), обнаружил трёхмесячную беременность. Некое постороннее вложение в матку.
Ей давали все возможные отсрочки. Шли навстречу. Не требовалось даже подписывать никаких апелляций. Но суд лучше, расстрел лучше, чем рожать в муках. И нет ничего позорней, чем принимать милосердие.
Высшие млекопитающие легко лишаются оплодотворённого яйца, которое ждёт подходящего момента для развития в плод. Прилипшей завязи - тоже, если неблагоприятные условия длятся слишком долго.
"Я поступила как животное, - сказала себе Та-Циан.
– Даже более того. Ребёнок был некстати, вот и рассосался - в дополнение к скудному тюремному рациону. Я им, можно сказать, подкормилась. Это потом было сказано, что моего сына убили на допросах, а я покрыла официальную ложь умолчанием. Всё равно..."
И вновь милосердие, от которого уже никак не выходит отказаться. Приговор над восемнадцатилетней и её подельщиками исполняют в проливной ливень, под открытым небом, без контрольного выстрела в висок, и оставляют, еле закинув ров - заткнув рот - землёй.
Вспоминает.
...Уже не проливной - мельчайший бисерный дождь липнет к лицу, губам, векам. Что-то давит грудь всякий раз, когда вздохнёшь. Старая сука - боль стережёт у дальнего края земли, поэтому тяжело, невозможно теперь подняться. Глина. Липкое. Темно вокруг или это только в глазах, ведь через темноту она видит тех, кого заставила посторониться: и старика, и молодых, и самого Картли. Лестница из трупов. Холодно, пробирает дрожь, хотя одежду всем оставили. Та-Циан встаёт, опираясь на правую руку: откуда-то знает, что надо уходить подальше. Пока утро не настало и не застали. Пока землёй не засыпали. Только вот зачем?
Спереди тянет - онемело, а чуть шевельнуть и то страшно. Спины будто и вовсе нет. И лопается, булькает при вдохе и выдохе. Взяться руками за ствол и стоять. Опуститься на колени и ползти. Трава лезет в лицо, какая она солёная! Всё, я больше не могу. Ещё немного.
От последних слов боль как-то враз отступает: говорят, это знак ближней смерти, жизнь даёт знать о себе мучением, ибо сама - оно. Девушка опирается на сжатые кулаки, пытаясь оторваться от земли, - и проваливается в чьи-то объятия: тёплые, надёжные, размером в целый мир.
А с дальнего конца мира слышится:
– Нет, ты смотри! Полкилометра ползти с глубокой раной. Это чего, сердце? - Похоже на то. Но не более того - было бы правдой, тогда сразу конец. Скорее лёгкое - видишь, пена розовая. Говорят нам - стреляли не разрывными, пожалуй, что живой останется. Вон какая упрямая.
– Если бы не двигалась и крови не теряла...
– Потому и останется. Ты представь: холодная осенняя, считай, почти зимняя ночь, и ещё добрых полчаса нас дожидаться. А ведь она о Братьях лишь обрывки знает, пари держу. То же, что и прочие, каких легион. Ладно, перетяни рану покрепче и неси к нашим, раз ты такой сильный. Я сбегаю, посмотрю, может быть, там есть кто еще живой... в овраге.