Осень
Шрифт:
— Стой! — неожиданно закричал Кэ-мин. Кэ-дин остановился, с испугом уставившись на него.
— На что мне твои деньги! Ты верни мне вещь, — потребовал Кэ-мин.
Кэ-дин был так ошарашен неожиданным вмешательством Кэ-мина, что не проронил ни звука.
— Я слишком часто смотрел на все твои выходки сквозь пальцы, и ты окончательно распустился! — гремел Кэ-мин. — Не воображай, что я тебя боюсь. Если только ты не вернешь свитка, клянусь — я проучу тебя как следует перед поминальной таблицей отца. На этот раз я тебе не дам спуску!
Кэ-дин по-прежнему молчал.
— Слышишь, Кэ-дин? Собираешься ты вернуть свиток или нет?… У меня терпения не хватает разговаривать с тобой. Идем в зал! — Кэ-мин решительно поднялся с кана и с суровым видом направился к Кэ-дину.
— Принесу. Сейчас же принесу, — залебезил перепуганный Кэ-дин.
— Даю тебе срок до вечера. Слышишь? — не меняя выражения лица, приказал Кэ-мин.
— Хорошо. Я принесу, — с притворным раскаянием отвечал Кэ-дин. Он видел, что на лицах Кэ-мина и Кэ-аня нет и тени улыбки, а во многих взглядах, обращенных на него, сквозит презрение.
Не собираясь больше оставаться здесь и решив, воспользовавшись благоприятным моментом, улизнуть, Кэ-дин сказал:
— Я сейчас пойду. — Он давно уже заметил Гао-чжуна, который стоял в углу, подавленный, с поникшей головой, и окликнул его: — Гао-чжун, сходи скажи там, чтобы приготовили паланкин. Мне надо отправиться кое куда.
Гао-чжун с готовностью ответил: «Слушаюсь» и, выскользнув из комнаты, бросился на улицу.
— Я уволю Гао-чжуна, — бросил Кэ-мин.
— Почему? Ведь у меня нет другого слуги, — натянуто улыбнулся Кэ-дин.
— Раз свиток будет возвращен, то и Гао-чжуна незачем увольнять. Да и у Кэ-дина слуг больше нет, — вступился за Гао-чжуна Кэ-ань, уже изменивший свое мнение и теперь поддерживавший Кэ-дина.
Хотя на сердце у Кэ-мина скребли кошки, он, видя полное смирение Кэ-дина, решил, что его престиж восстановлен. Чувствуя себя совершенно разбитым и не желал больше тратить сил, он произнес со вздохом:
— Ладно, идите. Мне хочется немного отдохнуть.
Кэ-дин только этого и желал и тут же выскользнул из комнаты. Кэ-ань тоже поднялся и спокойно вышел. Цзюе-ши выбежал вслед за отцом. Юань-чэн и Су-фу последовали за ним. В комнате остались только Кэ-мин, Цзюе-синь и Цзюе-минь. Кэ-мин тяжело дышал и вдруг закашлялся.
— Дядя, ты очень устал. Иди-ка домой, отдохни, — заботливо промолвил Цзюе-синь. Кэ-мин, наконец, откашлялся. Он смотрел на Цзюе-синя почти неподвижным взглядом и после долгого молчания с трудом произнес:
— Если я не умру от болезни, меня все равно сведут в могилу.
— Дядя, зачем так говорить? — с болью в душе сказал Цзюе-синь, поднимаясь.
— Я знаю, — печально промолвил Кэ-мин. — Вся надежда семьи только на тебя… Остальные не в счет… Я хочу только, чтобы они не позорили памяти предков. Я во всем полагаюсь на тебя, Цзюе-синь.
— Я не пощажу своих сил, чтобы до конца исполнить свой долг, — вдохновенно произнес Цзюе-синь, словно ему действительно хотелось взвалить всю ответственность на самого себя.
Цзюе-минь, не принимавший участия в разговоре, с жалостью посмотрел на Кэ-мина.
3
После обеда пришла Цзинь. Шу-хуа давно еще поручила Цзюе-синю, когда он будет в семье Чжоу, пригласить Юнь. Сейчас, видя, что Юнь не появляется, она от имени своей мачехи послала слуг с паланкином за барышней Юнь.
И действительно, это возымело свое действие. Не прошло и часа, как Юнь прибыла. Не успел паланкин остановиться перед входом в прихожую, как Цинь, Шу-хуа, Шу-чжэнь и служанки Ци-ся и Цуй-хуань выбежали навстречу. Когда Юнь вышла из паланкина, они бросились к ней.
Юнь поклонилась Цинь, Шу-хуа и Шу-чжэнь. Ци-ся и Цуй-хуань почтительно приветствовали ее. Юнь ответила на приветствие каждой в отдельности. Круглое личико Юнь, как всегда хранившее выражение наивности, было покрыто ровным слоем пудры и крема, сзади свешивалась пышная коса.
— Желаю всем здоровья, — радостно улыбнулась Юнь и, обращаясь к тщательно, словно гимназистка, одетой Цинь, произнесла: — Сестра Цинь, как давно я тебя не видела, что же ты не заходишь к нам?
— Мама поручает мне много дел по дому. Кроме того, мне приходится готовиться к лекциям, и еще я занимаюсь с Цзюе-минем английским языком. Поэтому даже сюда, к старшей тете, и то редко прихожу, — извинялась Цинь. Ее овальное личико светилось улыбкой, а ясные глаза восторженно смотрели на Юнь.
Юнь проводили в комнату госпожи Чжоу, которая уже поджидала их. Девушка справилась о ее здоровье, и госпожа Чжоу пригласила ее сесть. Сначала разговор вели госпожа Чжоу и Юнь, остальные молчали. Тетка расспрашивала Юнь о семье Чжоу. Во время разговора ее голова покачивалась в такт словам.
Когда же госпожа Чжоу заговорила о предстоящей женитьбе Мэя, Шу-хуа не выдержала:
— Юнь, говорят, что твоей будущей невестке в этом году стукнуло двадцать, она старше тебя.
— Она действительно старше меня на четыре года, в феврале ей исполнилось двадцать два, — не громко, с легкой грустью ответила Юнь, опустив голову.
Госпожа Чжоу укоризненно взглянула на Шу-хуа, она была недовольна ее болтливостью. Но на Шу-хуа это не произвело никакого впечатления, и она продолжала:
— Не понимаю, почему так упорствует дядя…
Госпожа Чжоу нахмурилась и, перебив Шу-хуа, с досадой заметила:
— Не забывайся. Как ты смеешь осуждать дядю! Хорошо, что здесь все свои и Юнь не обидится.
— Ничего, тетя. Шу-хуа сказала это случайно, — вежливо улыбнулась Юнь.
Шу-хуа усмехнулась:
— Скажешь что-нибудь нечаянно, а мама все принимает всерьез. Но мне все же немного обидно за Мэя.
— Самому Мэю как будто безразлично, — подхватила Юнь, — Что ему дядя скажет, то и ладно. У Мэя от рождения такой характер. Но я знаю, что он в отчаянии. Я ни разу не видела, чтобы он улыбался. Он иди прячется дома с книгой, или бродит взад-вперед под окнами и что-то бормочет, словно разговаривает сам с собой.