Осенние
Шрифт:
21
Женя потом сказал, что народу на выставке неожиданно много было. А потом подумал и пожал плечами: хотя, в общем-то, пришли все те, кто и должен был появиться. Странно, но, несмотря на многолюдное посещение, мне всё казалось, что в зале пустынно и сухо, и паспарту с рисунками, закреплённые всего лишь на прочных нитях, шуршат от сквозняков, заставляющих их тереться о стены. И ещё ужасно раздражал запах застоявшейся пыли, хотя мы с Женей приехали в галерею раньше всех, за полчаса до назначенных четырёх, и техслужащие поспешно домывали полы в нашем зале
Прошло всё очень спокойно. Сначала торжественную часть на открытии выставки провёл преподаватель университета. Женю и меня продемонстрировали всем, кто нас не знал, а потом посетители разошлись посмотреть саму экспозицию. Из посторонних гуляли по нашей выставке только те, кто был в этот момент вообще в зале и заинтересовался, что происходит в отдельном его крыле.
А так… Естественно, с Женей пришли однокурсники и ребята с предпоследнего курса худграфа. Ещё бы — такая выставка! Акварель Женьки привлекала всегда. А тут ещё в сочетании с моими карандашными — и теперь уже мелковыми работами.
Пришёл Аркадий — с матерью, при виде которой я тихонько ахнула про себя и пригорюнилась: умеют же люди одеваться так, что вроде и просто, но насколько элегантно! Мой кофейного цвета шёлковый костюмчик мгновенно померк на фоне её аристократично-серого, льняного! Правда, Елена быстро подправила моё настроение, подойдя и искренне поздравив с первой, пусть и совместной выставкой. Аркадий же просто, как будто так и надо, поцеловал мне руку — на что мой папа, стоявший чуть поодаль, еле заметно приподнял бровь, а Женя почему-то насупился.
Пришли родители Жени. Его отец, которого я побаивалась (а вдруг скажет — примазалась к работам и славе сына?), отнёсся к знакомству со мной…э… благосклонно. Зато Женькина мама восторженно ахала (предыдущие работы она видела и уже знала о несчастье с моими рисунками) и сразу загорелась желанием познакомиться с моими родителями, после чего я и представила друг другу оба наши семейства.
Пока они разговаривали, Женька тронул меня за руку и кивнул на вход в «наш» зал. Удивительно, но Михаил появился с Константином Павловичем — последний явно очень недовольный, зато сияющий и даже гордый Михаил потащил его сразу с порога к ближайшей же маленькой композиции из наших с Женей рисунков. Издалека я не очень видела выражения дедова лица, но он так неподвижно застыл перед тем, что ему показывал и о чём горячо рассказывал Михаил, что стало ясно: кажется, раздражение деда Кости должно быстро пройти. Или, наоборот — вскипеть в высшей точке раздражения?… Я так пессимистична? Или это из-за того что Костя вчера не позвонил? Или мой пессимизм — из-за этого раздражающего, въедливого запаха пыли?
Правда, Михаил не стал дожидаться, пока настроение Константина Павловича утихомирится: он буквально за руку подвёл его ко мне. Впрочем, при виде того как он тащит деда — и явно ко мне, я сама поспешила к ним навстречу. Женя (здорово ощущаемым стражем моего покоя) последовал за мной.
— Привет! — радостно сказал Михаил.
— Здравствуйте, — спокойно откликнулась я.
Дед что-то проворчал. Но смотрел на меня как-то… несколько иначе, чем недавно.
— Слушайте,
Константин Павлович вдруг остро взглянул на меня. И я сообразила, что он знает! В следующие мгновения я поняла, что буквально считываю с него все эмоции и мысли. Его острый взгляд на меня: он ждёт, что я брошусь с негодованием рассказывать о Вере, попытавшейся настолько варварски сорвать нашу выставку, и этим рассказом пытаясь вызвать к себе жалость и неприязнь к Вере. Я же, уже смирившаяся и привыкшая к переменам в экспозиции, улыбнулась горячности Михаила и объяснила:
— В последнее время я пробовала рисовать акварельными мелками. Женя решил, что его акварель и мои мелки будут смотреться гораздо более интересно, чем просто акварель и карандаш. Я дилетант — Женя художник. Кто я такая, чтобы противиться решению профессионала? Поэтому рисунки сменили почти в последний момент.
— Дед, а здорово, да? — гордо сказал Михаил. — Костю везде угадать можно, правда?
Женя опустил глаза, скрывая усмешку: наш друг несколько наивен — уже знали мы оба. Но сказать при деде такое, если учесть, что на рисунках Костя везде со мной!.. Где я просто присвоила Костю, напоказ выставляя свои чувства…
— Здорово, — тем не менее подтвердил Константин Павлович и, слегка поклонившись нам с Женей, уже сам повёл внука к картинам.
Мы с Женей переглянулись, но улыбки сдержали.
— Не думал, — негромко сказал он, — что будет так любопытно считывать с человека всё, о чём он размышляет, но не говорит. Выставка поворачивается совершенно неожиданно. Но мне нравится это.
— Ты тоже — считываешь?… Я думала — он снова обвинит меня… В том, что Костя сошёл с конкурсной дистанции, — прошептала я, поглядывая, как Константин Павлович медленно, то и дело останавливаясь перед нашими рисунками, передвигается на пару с внуком, который, постоянно взмахивая руками, восторженно привлекает его внимание к тому, что ему особенно нравится. — Женя, что теперь будет с Верой?
— Её увезли в Швейцарию — на лечение, — еле слышно фыркнул тот. — Давно надо было… И что раньше думали…
От неожиданности — в Швейцарию на лечение! — я чуть не расхохоталась. Крепко прижала ладони к лицу и удержалась от смешка. Женя свысока посмотрел было на меня, но, отвернувшись от всех, прыснул и сам… Совладав с собой, он вдруг тихо сказал:
— К тебе этот идёт… Аркадий. Алёна, ты как к нему?… Что-то он мне не нравится.
— Мне кажется, он коллекционер. Ты чуешь в нём бизнесмена — вот и реагируешь.
— Я сам бизнесмен, — недовольно сказал Женя, — но почему-то…
Он запнулся, а я, подавив улыбку, поспешно сказала:
— Если ты сейчас скажешь, что сам себе нравишься…
Он кашлянул и с ухмылкой потупился.
— Алёна, у меня вопрос, — сказал подошедший Аркадий. — Мы договаривались о покупке нескольких акварелей и одного карандашного рисунка. Что-то я не нахожу их.
— Увы нам, — развела я руками, — с ними случилось непоправимое.
— Подтверждаю, — сказал Женя.