Ошибка канцлера
Шрифт:
– А воля моя устная?
– Да нет, государыня, с устной-то никто не посчитается. Кто не вспомнит, кто промолчит, как после кончины государя Петра Алексеевича было, иначе Екатерине Алексеевне престола ни в жизнь не видать.
– Верно. Значит, может и цесаревна на трон сесть?
– И она, и принцесса – кого выкликнут, за кого полки гвардейские поднять сумеют.
– Нет, такому не бывать. Не хочу их на троне. Пусть уж младенец – о нем хоть не знаю, каков будет. А если объявить его указом?
– Тогда и спору нет – присягать придется.
– Ин так тому и быть. Составляй указ, Алексей Петрович.
– Глубочайшим образом убежден, ваше императорское величество, что речь
– А коли о младенце, тогда что?
– Так ведь в колыбели державой управлять немыслимо.
– Что присоветуешь?
– Может, совет какой из министров составить.
– Как верховники были, что меня выбирали да придумывали, как бы власть царскую урезать?
– Можно других.
– Да ты что, Алексей Петрович! Поверю я в других – все они одинаковыми обернутся.
– Власть, государыня, великий соблазн. Возле нее человек сам себя не помнит.
– Умные слова говоришь, да выхода нет.
– Какой же еще выход, государыня?
– Регент нужен, герцог правильно говорил.
– Но регентом способен быть только один человек, государыня, которому и знать наша поверит, и принцесса подчинится.
– О ком это ты?
– О герцоге Бироне, ваше императорское величество.
– Вот, выходит, и не просчиталась я, все как думалось сделала. Значит, простил ты герцогу нелюбовь его к тебе, что не хотел Алексея Бестужева в Петербурге видеть?
– Государыня, вы просили откровенного ответа – я обязан вам правдой, как бы она ни была мне тяжела.
– Тяжела! А вот теперь, Алексей Петрович, придумай, чтоб мне герцога до последнего дня в руках держать, чтоб острастка на него была.
– Нет ничего проще, государыня! Мы сделаем так, чтобы регентом он был объявлен через Сенат только после вашей кончины, чего, всем сердцем верю, Господь не заставит меня пережить.
– Давай здесь же сочиняй свою хитрость, а я черновик и подпишу.
– Колодников бы еще выпустить за ваше здравие, государыня, каторжников каких простить.
– Спасибо тебе, Алексей Петрович, за заботу. Верный ты человек оказался. Али я от хвори своей слезлива стала. Все едино – спасибо тебе.
Теперь все зависело от решения вопроса о сходстве. Мне надо было сравнить матвеевский холст по возможности со всеми известными обликами правительницы. Если никогда не бывают одинаковыми две фотографии одного и того же человека, то что говорить о портретах, где свое слово говорят и умение художника, и отношение его к своей модели, понимание ее особенностей, характера. Но фонды музеев, издания портретов, гравюры – ничто не приходило на помощь. На вид простейшая задача – найти изображение Анны Леопольдовны – казалась почти неразрешимой. Впрочем, еще оставался запасник московского Государственного исторического музея, так называемый фонд Отдела бытовой иллюстрации. Да, изображения Анны Леопольдовны здесь были. Их было даже несколько, но в копиях позднейших лет, где ошибка и выдумка неизбежно накладывают свой отпечаток на облик человека. Исключение – портрет, написанный в 1732 году очень посредственным художником И. Ведекиндом.
Заурядное решение, но именно оно и было нужно. Ведекинд добросовестно помечает конструкцию необычного лица с высоким прямоугольным лбом, запавшими щеками, характерным разлетом редеющих к вискам бровей и длинным утолщенным на кончике носом. Это было удивительное сходство с женским портретом матвеевской картины. Его незавершенность сохранила более проявленной конструкцию лица, помогая пробуждающемуся узнаванию. Теперь как никогда нужно было найти документальное подтверждение
Снова поездка в Ленинград. Снова высокий, торжественный зал Государственного исторического архива. По окнам медлительными струями стекает спокойный дождь. Давно прошло лето, осень, другое лето, другая осень. Вопросы историков не знают быстрых ответов.
Теперь уже не одни протоколы Канцелярии от строений, а все сохранившиеся ее документы тех лет извлекаются из хранения. Чем занимался Матвеев, кроме основных живописных работ, насколько был связан со двором, как хорошо знала его сама Анна Иоанновна – дорога каждая мелочь. Матвеев пишет портрет Анны Иоанновны для триумфальных ворот, портрет в коронационном одеянии, портрет в белом атласном платье, портрет с арапчонком, портрет для Синода, портреты погрудные и в полный рост... Императрица не могла не знать художника, тем более что очень ревниво относилась к собственным изображениям. И еще одна подробность: совсем незадолго до своей смерти Андрей Матвеев работал в ее личных покоях.
Февраль 1738 года – и наконец есть заказ! Мастеру живописных дел Андрею Матвееву поручается написать двойной портрет Анны Леопольдовны и Антона Ульриха: императрица утвердила предстоящий брак, летом должно было состояться торжественное бракосочетание.
Значит, было так. Художник провел несколько сеансов с натуры, а потом дописывал портрет, как то делали все современные ему портретисты, в мастерской. Но закончить его не успел: непосильная работа без выбора, забота о растущей семье, еле скрываемая нужда делали свое дело – в апреле Андрея Матвеева не стало. Это и решило судьбу портрета.
К тому же брак Анны Леопольдовны был заключен. Императрица по-прежнему относилась к молодой паре с подозрительностью и пренебрежением. Портрет стал попросту никому не нужным, а со вступлением на престол Елизаветы Петровны и вовсе крамольным. Все изображения правительницы и ее сына выискивались и старательно уничтожались – насчет этого существовало негласное, но суровейшее распоряжение Елизаветы. Матвеевскому холсту посчастливилось – он не был закончен, и достигнутое в нем сходство было недостаточным в представлении современников, чтобы считаться портретным. И все же Канцелярия от строений именно из-за изображенных лиц могла задержать полотно у себя. Что же касается наследников художника – они могли толком и не знать случайно промелькнувших у ступеней престола лиц, тем более не интересоваться ими. Зато спустя семьдесят лет двойной портрет оказался как нельзя более подходящим для престарелого сына художника, лелеявшего фантазию о благородном происхождении собственного отца. Не сохранилось среди фамильных воспоминаний и то, что Андрей Матвеев не раз писал Анну Леопольдовну, с течением времени скрывшуюся под чужим именем.
Этот портрет не вызывал ни интереса искусствоведов, ни попыток его определения: подмалевок погрудного изображения молодой и очень некрасивой девушки-подростка с низкой, совсем гладкой пудреной прической и в сильно декольтированном, едва проложенном платье. В каталогах Русского музея его стало принято считать этюдом для портрета Анны Иоанновны, который писал Матвеев по заказу Синода в 1732 году.
Но пятнадцать и сорок – слишком большой временной разрыв, который побудил внести в инвентарный список музея уточнение, что это портрет цесаревны: логический домысел, равносильный грубейшей ошибке. Титул цесаревен – наследниц престола – имели только две дочери Петра I. Ни Анна Иоанновна, ни ее сестры, ни тем более Анна Леопольдовна пользоваться подобным титулом не могли. Хранители музея, конечно, имели в виду Анну Иоанновну но на нее девушка с портрета вообще не была похожа.