Ошибка комиссара
Шрифт:
Хотя, я могу и ошибаться, и дело не только в любопытстве. Олька — девчонка добрая и терзания сослуживицы ее расстраивают.
Наша городская библиотека расположена рядом со зданием УВД на улице Бульварной. Поэтому, между деревьями стояли скамейки — целехонькие и относительно чистые. В моем будущем расстояние еще больше сократится, потому что к зданию УВД будет сооружена пристройка, в которой расположатся «чекисты».
Рука непроизвольно потянулась к карману, в котором я когда-то носил сигареты. С чего это вдруг? Ага, сработал старый-престарый рефлекс, выработавшийся
Внезапно вылезла мысль — если я здесь, то где обладатель сознания, чье место я занял? Хорошо, если он в каком-то ином мире, а если Лешка Воронцов, двадцати одного года от роду переместился в тело уже немолодого полковника в отставке? Что он подумает, когда увидит пожилую женщину, уверявшую, что она его жена? Ведь этот Лешка еще не знаком со своей Ниной. А сыновья, которые по возрасту годятся ему в отцы? Нет уж, гнать нужно подальше такие мысли. Пусть Лешка сам выкручивается, я ему не помощник.
Кстати, а когда Бульварную переименуют в бульвар Доменщиков?Не помню, когда ее переименовывали, но не суть важно — узнаю. А ко мне уже направляется высокая худощавая женщина. Видел ее несколько раз в библиотеке, но особо-то не разглядывал и не присматривался.
Действительно — очень, скажем так, нетипичная дама для библиотечного работника, пусть и в ранге завфондами. Прямая спина, движения выверенные, одета в длинную юбку почти до пят и в белоснежную блузку, прихваченную у ворота бархатной ленточкой. А еще пышная коса до пояса. А в косе — совершенно седая, я бы даже сказал белоснежная прядь. Вишь, даже не красит!
Напоминает не то балерину на пенсии, не то народную учительницу из прошлого века. В моем будущем Аэлита считалась бы красивой, а при соответствующем уходе за собой, не говоря уже о ботоксе или чем-то еще, так даже и молодой. А здесь заметно, что уже за сорок.
При приближении женщины я встал и даже обозначил нечто напоминающее поклон.
— Добрый день, — поздоровалась со мной женщина. — Как я полагаю, вы и есть Алексей…? Простите, не знаю вашего отчества. Ольга Васильевна мне назвала только имя.
— Можно без отчества, — покладисто отозвался я. Подумав, добавил: — Но если вам удобнее — то Алексей Николаевич.
Женщина кивнула, давая понять, что по имени и отчеству ей действительно говорить удобнее. Критически осмотрев скамейку, вытащила из бархатной сумочки, прицепленной к запястью (в магазинах не видел ничего подобного!) носовой платок, смахнула с сиденья только ей заметную пыль и села.
— Вы позволите? — поинтересовался я, кивая на место рядом. В присутствии такой дамы само-собой настраиваешься на то, чтобы быть воспитанным и галантным.
— Да-да, разумеется, — слегка отодвинулась Аэлита Львовна, хотя места хватало.
Усевшись рядом, я пояснил:
— Будет очень нелепо выглядеть, если я останусь стоять, словно столб и нависать над вами.
Мы оба сидели
— Аэлита Львовна, со слов Ольги Васильевны я понял, что вас что-то сильно тревожит. Не поделитесь?
Дама продолжала молчать, только нервно покусывала нижнюю губу. Интересно, а в Смольном институте учили, как правильно себя вести, если ты сильно нервничаешь? Но я Пажеский корпус не кончал, да и в академиях не учился, поэтому стал терять терпение.
— Говорят, человеку можно помочь только в том случае, если он сам желает себе помочь. Как говорят — спасение утопающих, дело рук самих утопающих. Если нет, тогда извините.
С этими словами я встал, намереваясь раскланяться и уйти, чтобы не тратить время. Все-таки, я на встречу не набивался, меня попросили. Если бы разговор с Аэлитой Львовной был нужен мне самому, так попытался бы наладить отношения, перекинуть какой-нибудь мостик к взаимопониманию. Ну, хотя бы поинтересовался — почему ей дали такое странное имя? Впрочем, бьюсь об заклад, о необычном имени ее спрашивали много-много раз. Ну, не Дазраперма (Да здравствует Первое мая, если кто не знает), так уже хорошо.
А мне этот разговор на фиг не нужен. Не хочет — так ладно. На нет, как говорится и суда нет. Тоже мне тайны мадридского двора. Скорее всего, завела себе какого-то хахаля, а теперь не знает, как от него отвязаться. Но коли явного криминала нет, так пусть сама разбирается. А Оля пусть меня простит. А нет, как-нибудь да переживу.
— Подождите, Алексей Николаевич. Пожалуйста, не торопите меня, — попросила женщина таким тоном, словно бы собираясь меня удержать. Но нет, воспитание не позволяло хватать незнакомого мужчину, пусть даже и за руку.
Я снова уселся на скамью, набираясь терпения. Решил, что буду терпеливым минут пять. Ладно, пусть все десять. Но ждать пришлось меньше — минуты две.
Аэлита Львовна вытащила из сумочки несколько смятых листочков бумаги. Передавая их мне, сказала:
— Вот, посмотрите.
Четыре листочка, вырванных из тетради в клетку. На первом листе газетными буквами наклеены слова «отдай или хуже будет». На втором — «отдай или умрешь». На третьем «верни чужое а не то хуже будет». И на четвертом — «срок истекает».
Прямо-таки Конан Дойл. Как там, в «Собаке Баскервилей» было написано? «Остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно». И тоже газетными буквами.
И что это? Чья-то глупая шутка? Кажется, свой вопрос я произнес вслух.
— Не знаю, — покачала головой женщина. — Мне эти послания уже вторую неделю приходят. Не каждый день, но через день.
— А где остальные письма?
— Я их поначалу просто в печку бросала. Думала, мальчишки шалят. Но у мальчишек бы на две недели терпения не хватило, да и ребятишек в нашем районе мало осталось, — сообщила Аэлита и пояснила: — Я в деревянном доме живу, на Некрасова. Большинство домов либо уже расселены, либо вообще снесены, а дети, вместе с родителями в Заречье переехали.