Осколки чести
Шрифт:
— Приехал по делам. Так какие у вас планы на следующие несколько недель, мичман?
— Ну, на следующей неделе меня отправляют в отставку. Я ненадолго съезжу домой. Потом, наверное, начну искать работу. Еще не знаю, какую именно.
— Мне очень жаль нарушать ваши планы, лейтенант Куделка, — проговорил Форкосиган, сохраняя невозмутимое выражение лица, — но вы получили новое назначение.
И он выложил на столик — по очереди, как отличную карточную комбинацию, — новое назначение Куделки, приказ о повышении и пару красных нашивок на воротник.
Никогда
— О, сэр! Я знаю, что это не шутка, но здесь, должно быть, какая-то ошибка! Личный секретарь избранного регента? Я в этом ничего не понимаю. Это непосильная работа, я не справлюсь!
— Знаете, почти то же самое сказал и сам избранный регент, когда ему предложили эту работу, — сказала Корделия. — Значит, будете учиться вместе.
— Почему он выбрал меня? Вы порекомендовали, сэр? Если уж на то пошло… — Он перевернул лист приказа, перечитывая его заново, — …кто, собственно, станет регентом?
Он поднял глаза на Форкосигана и наконец понял.
— Боже мой, — прошептал он. Вопреки ожиданиям Корделии, он не расплылся в поздравительной улыбке; напротив, посерьезнел. — Это… адская работа, сэр. Но по-моему, правительство наконец сделало правильный шаг. Для меня будет большой честью снова служить вам. Спасибо.
Форкосиган кивнул, соглашаясь и принимая благодарность.
Но, взяв приказ о производстве, Куделка все-таки ухмыльнулся.
— И за это вам тоже спасибо, сэр.
— Не благодари меня заранее. Я из тебя за них кровавый пот выжму.
Улыбка Куделки стала еще шире.
— Это нам не впервой.
Он неуклюже завозился нашивками.
— Позвольте мне, лейтенант, — попросила Корделия. Он поднял на ее оборонительный взгляд. — Мне будет приятно, — добавила она.
— Почту за честь, миледи.
Корделия очень аккуратно прикрепила нашивки к его воротнику и отступила назад, любуясь своей работой.
— Мои поздравления, лейтенант.
— Завтра можете получить новенькие, блестящие, — сказал Форкосиган. — А на сегодня сойдут и эти. Сейчас я тебя отсюда забираю. Разместим тебя на ночь в резиденции графа, моего отца, потому что работа начинается завтра на рассвете.
Куделка потрогал красные прямоугольнички.
— Это ваши, сэр?
— Когда-то были мои. Надеюсь, с ними к тебе не прилипнет мое всегдашнее невезение… Носи их на здоровье.
Куделка кивнул и понимающе улыбнулся. Он явно счел жест Форкосигана куда более многозначительным, чем тот позволил себе выразить на словах. Но они оба прекрасно понимали друг друга и без слов.
— Вряд ли мне понадобятся новые, сэр. Люди подумают, что я еще вчера был мичманом.
Позже, лежа в уютной темноте в городском доме графа, Корделия вспомнила кое о чем, вызвавшем ее любопытство.
— Что ты сказал императору обо мне?
Он пошевелился рядом с ней и заботливо накрыл
— Хм? Ах, это. — Он помедлил. — Эзар расспрашивал меня о тебе во время нашего спора об Эскобаре. Подразумевал, что ты поколебала мою выдержку. Я тогда не знал, увижу ли тебя снова. Он хотел понять, что я нашел в тебе. Я сказал ему… — он снова замялся, и продолжил почти робко, — что ты, словно родник, источающий воду, распространяешь честь повсюду вокруг себя.
— Вот чудно. Я совсем не ощущаю себя исполненной чести, или чего-либо еще — кроме, пожалуй, растерянности.
— Естественно. Источник ничего не оставляет для себя.
ЭПИЛОГ
Разбитый корабль висел в пространстве — темная громада, плывущая во мраке. Он все еще вращался — медленно, еле заметно; вот его край затмил и поглотил яркую точку звезды. Прожекторы уборочной команды высвечивали каркас бывшего корабля.
«Муравьи, раздирающие мертвую бабочку, — думал Феррел, глядя на обзорный экран. — Падальщики…»
Он резко выдохнул, пытаясь справиться со смятением, и представил себе корабль таким, каким он был всего несколько недель назад. Мысленно выправил повреждения, соединил обломки… И перед его внутренним взором предстал крейсер, оживленный узором пестрых огней, которые всегда напоминали Феррелу ночной праздник на другом берегу реки. Послушный любому движению разума, обитающего под пилотским шлемом, на контактах которого человек и машина соединялись и сливались воедино. Стремительный, сверкающий, практичный… Его больше нет.
Феррел посмотрел направо и смущенно откашлялся.
— Итак, медтехник, — обратился он к женщине, которая стояла рядом с его креслом, так же безмолвно глядя на экран. — Вот наша отправная точка. Полагаю, для начала надо задать параметры поиска.
— Да, пожалуйста, офицер-пилот. — Ее грубоватый низкий голос соответствовал ее возрасту — по предположению Феррела, около сорока пяти. Темные, пронизанные сединой волосы были коротко подстрижены — ради удобства, а не для красоты; бедра раздались. На рукаве темно-красной формы медицинской службы Эскобара поблескивала впечатляющая коллекция узеньких серебряных шевронов, каждый — за пять лет службы. Похоже, ветеран. У Феррела не было пока ни одного, и его бедра — да и все тело — еще сохраняли юношескую худощавость.
Но она всего лишь техник, напомнил он себе, даже не врач. А он дипломированный пилот, офицер флота. Его нейронные импланты полностью отлажены, обучение по взаимодействию с кораблем завершено. Он закончил обучение, получил диплом и сертификат пилота — к своему глубочайшему огорчению, всего на каких-то три дня опоздав к участию в войне, которую уже называли Стодвадцатидневной. Хотя на самом деле она продлилась всего 118 дней и еще чуть меньше часа, считая с того момента, когда авангард барраярского флота проник в локальное пространство Эскобара, и заканчивая той минутой, когда последние уцелевшие корабли противника, уходя от контратаки, юркнули в нору п-в-туннеля.