Осколки ледяной души
Шрифт:
Под «нами» он ничего такого не подразумевал. Ну, себя, Кирюху, конечно же. Ну, и Верещагину еще, может быть. Раз уж пришла жить, не морить же ее голодом. Вот ведь история…
Степан впервые за целый день улыбнулся, вспомнив, как она провожала его на фирму.
— Ты надолго? — спросила Татьяна, скрестив руки под грудью, которая, на его взгляд, была немного великоватой для ее прозрачной стройности.
— Я? — Вопрос его поразил в самое сердце, никто со смерти матери не задавал ему таких вопросов, не смел задавать. Он сам по себе, а все остальные… Но вдруг ответил:
— Не знаю, как получится.
— Ага…
— А чего ты вдруг? — крикнул он ей в спину и тут же покосился на ее ноги в капроновых колготках, Верещагина все еще ходила босиком по его полам.
— Да ничего, просто думала… Может, приготовить что к обеду?
— Нет. — Он испугался и даже головой замотал совсем по-ослиному. — Ничего не нужно! Никаких обедов! Я не обедаю дома! Никогда!!!
Еще чего не хватало! Сначала тарелка супа. Потом часть отвоеванной территории. Потом часть отвоеванной души.
Нет… Нет, нет, нет!!!
Он свободен, независим и ценит это, как ценит жизнь человек, сумевший заглянуть туда, откуда не возвращаются.
Он ушел, хлопнув дверью. Сел в машину и нарочито долго плутал по улицам, прежде чем поехал на фирму. Все пытался успокоиться, загнать раздражение внутрь. Потом она позвонила ему и, когда он ответил, сказала лишь короткое «прости».
Злиться он перестал тут же, сразу свернув в нужном месте, и через пару минут уже тормозил у ворот своего автосервиса. Будто ее кроткое извинение что-то изменило разом. А может, и изменило, он так и не понял. Зато она наверняка поняла причину его паники. Не дура же, в самом деле. Ну и пускай понимает. Понимает и не суется со своим обедом, мать его…
Они вытащили с Кирюхой из лифта по паре огромных пакетов. Степан отпер дверь своей квартиры, переступил порог и успел только нашарить на стене выключатель, когда Кирюха сдавленно зашипел ему в спину:
— Чем это так вкусно пахнет, Степаша?! Она что, еще и готовить умеет?!
— Ага, а также на машинке шить и крестиком вышивать. — Раздражение пробудилось с новой силой.
Просил же не соваться со своей стряпней, нет же…
Они зажгли свет и прошли с пакетами в кухню. На газовой плите стояли две маленькие кастрюльки, накрытые полотенцем. Кирюха тут же полез под крышки и зашептал, зашептал, восхищенно прищелкивая языком:
— Щи, Степаша! Щи самые настоящие! Как пахнут!
Щей ему хотелось, если честно. Наваристых, золотистых и густых. Со сметаной или майонезом. А на отдельной тарелке чтобы лежало мясо, наструганное крупными ломтями. Мать так всегда его кормила — сытно и незамысловато.
— А там что? — Степан водрузил пакет на стол и ткнул пальцем в другую кастрюлю.
— А там курятина, тушенная с морковкой! — Кирюха почти счастливо рассмеялся и звучно сглотнул. — Давай поедим, что ли? У меня со вчерашней помолвки во рту, кроме рассола, ничего не было.
— А как же утро? — напомнил ему Степан их совместный завтрак. — Ты же ел!
— Я? Ел? Да ты что?! Разве я мог жевать, находясь рядом с такой женщиной?!
— С какой? — Степан достал из сушки две глубокие тарелки и принялся щедро наливать себе и другу. — Что в ней тебе так понравилось? Обыкновенная замороженная рыба, да и только.
— Тише ты! — шикнул на него Кирюха и опасливо оглянулся на кухонную дверь
— Да нет ее. Туфли отсутствуют. Курточка тоже. — Степан пожал плечами, стараясь казаться равнодушным, но вопросец все же точил изнутри: куда же это госпожа Верещагина умыкнулась, наготовив щей.
— А-а-а, тогда ладно. Но я все же взгляну, с твоего позволения. — Кирюха быстро пробежал по квартире, вернулся и разочарованно развел руками:
— И правда, нет ее, Степ. А где же она? Сказала, что ей угрожает опасность, а сама куда-то запропастилась.
Он показался Степану на удивление расстроенным?
— Слушай, а может, ты влюбился? — поинтересовался Степан, опустошив целую тарелку щей и потянувшись к кастрюле с курицей.
— Может, и влюбился! — пробурчал Кирилл с полным ртом капусты. — Немудрено в такую женщину влюбиться. Не знаю, чего ты до сих пор терялся. Я бы уж не упустил возможности. Позволишь? Ах да, тебе же по барабану, я слышал! Так я ей займусь? Такая женщина! Она всех моих трех предыдущих жен стоит вместе взятых. Она… Конечно, она не из наших любимых задурелых, это факт, но в ней столько огня! И насчет рыбы замороженной ты, старик, не прав. Ее только расшевелить требуется. Чуть-чуть дунуть — и займется. Поверь!.. А как готовит!.. Конечно, любить такую даму много нервов нужно. Нервов, времени, сил, ну и денег соответственно. Она не одноклеточная, это однозначно. Сложный организм, это понятно… Так я займусь ею? Чего молчишь?
Сказать в ответ было нечего.
Смотреть на Верещагину глазами друга не хотелось. Своего мнения он менять не собирался, во всяком случае, пока. И в то же время мысль о том, что ею кто-то будет заниматься, пускай даже и его друг, была неприятна. Не сильно, нет. Немного совсем, но неприятна.
Кирюха был прав. Любить такую женщину очень проблемно. Проблемно, хлопотно и нервно. Не каждому по силам. Санечка вон ее и тот не выдержал, прожив вместе столько лет и нажив дочь и совместное имущество. А Кирюха рвется, будто все про нее заранее знает. Хотя… Хотя, учитывая его богатый опыт семейной жизни, может, он не так уж и не прав…
Курица по вкусовым качествам ничуть не уступала щам. Они хватали большие сочные куски, обгладывали с косточек мягкое нежное мясо и жмурились от удовольствия.
— Слушай, а ей-то мы оставим или нет? — вдруг всполошился Кирилл.
— Надо бы… — Степан заглянул в кастрюльку. В жирной морковной подливке сиротливо болталось одинокое крылышко. — Кажется, мы с тобой все съели. О как!
— Ладно, старик, не парься… Время позднее, ей на ночь наедаться вредно. Такую фигуру нужно блюсти. Давай сюда, что там еще осталось…
Они съели все и макали потом хлебные корки в подливку, цепляя морковку с луком и отправляя в рот. Вымыли посуду. Посмотрели телевизор. Поговорили. Украдкой друг от друга смотрели на часы и, каждый по-своему, волновались из-за ее долгого отсутствия.
Потом Кирюхе позвонила мать и со слезами в голосе потребовала немедленно приехать. Тот нехотя уехал, оставив Степана в одиночестве.
Тишина пустого вечера тут же начала давить ему на уши, снова заставив нервничать.
Сидел бы сейчас в баре, отдыхал. Снял бы девочку, развлекся бы. А вместо этого что? Сидит и, как болван, слушает шум лифта в подъезде.