Осколки ледяной души
Шрифт:
— Нюсенька, миленькая, — продолжал заплетаться языком Кирилл, пытаясь оправдать свое отсутствие в вечер сюрпризов. — Ты себе не представляешь, что я пережил! У меня на даче чуть не убили человека! У меня на даче гостила девушка Степана, и ее чуть не убили. Конечно, не вру! Клянусь, это правда! Мы даже вызывали «Скорую». Кто мы?! Степа, я и наш бухгалтер… Да, да, не вру! Стал бы я врать тебе?!
Шурочку покоробил его пренебрежительный «бухгалтер», и она обиженно надулась. Так-то вот! Прыгала, прыгала с ними в одной упряжке. Можно сказать, душой болела, не пила не ела, ночь вот не спит, а заслужила всего лишь…
Нет,
— Милая, а что за сюрприз? Уже не важно?! Ну как же так, Нюсенька?! Ты же собиралась мне что-то преподнести в качестве сюрприза! — Кирилл обливался потом и трезвел прямо на глазах. — Я уж было подумал, что ты беременна! Нет?! Ох, ну и… Нет, ну что ты, милая, я не радуюсь, конечно! Как можно!..
В этом месте самообладание изменило-таки Кириллу, и широко открыв рот в безмолвном крике радости, он затряс над головой крепко сжатым кулаком. Потом обмусолил свою Нюсеньку тысячью поцелуев, пожелал ей спокойной ночи и нажал кнопку отбоя с видом человека, только что избежавшего смертельно опасного диагноза.
— Пронесло, боже мой! Пронесло!!! У нее не будет ребенка!
— Что? Никогда? — Шитина, забыв о субординации, откровенно издевалась. — А как же теперь свадьба? Отмените?
— Э-эх, Саша! Нам ли жить в печали?! А поехали-ка мы с тобой в какой-нибудь барчик и припьем немножко, и за жизнь поговорим! А, Сашок, ты как?
— Нет, — проявила на этот раз небывалую стойкость Шура, хотя возвращаться в пустую квартиру совершенно не хотелось и реветь потом полночи в подушку тоже. — Завтра с утра у нас у всех слишком много дел. Нам нужно распределить обязанности, то есть поделить всех наших пешек-шишек и начать разживаться информацией, думать и сопоставлять. А припить, Кирюша… Как-нибудь, может, и припьем.
— Это когда еще! — заныл Кирюха, начав излишне часто смотреть на часы и коситься на темень за окном.
— А вот как убережем кого-то от опасности, кого-то от нежелательного брака, так и припьем. А сейчас… — Шурочка тоже посмотрела на часы. — Сейчас нам и правда пора. Завтрашний рабочий день никто не отменял, господа начальники. Идемте, Кирилл, вызовем такси и по домам.
Они шумно обувались, одевались, толкаясь и роняя перчатки, сумочку, кошелек. Шумно грузились в лифт и шумно ждали потом во дворе такси. Кирилл наседал на Шурочку с объятиями. Та вяло отбивалась и все норовила поцеловать напомаженными губами Кирилла в щеку.
Степан ежился от ночной прохлады, угораздило же выйти с ними без куртки, и без причины то и дело оглядывался. Почему-то вдруг стало казаться, что каждая дворовая тень таит в себе зло. Будто таращатся оттуда на них чьи-то глаза, в которых ничего, кроме ненависти. Он даже машину свою и Танину дважды оглядел, чего никогда не делал прежде. И на подъезд постоянно оборачивался, не чувствуя покоя, пока она там одна в его квартире.
Наконец из-за поворота вынырнула машина, уютно подсвечивая паре фар таксистским опознавателем на крыше. Кирилл с Шурочкой запрыгали, захлопали в ладоши и уже через пару минут усаживались на заднее сиденье.
Степан захлопнул заднюю дверцу, куда следом за Шитиной полез и Кирилл, и почти бегом двинул к подъезду. Странное чувство присутствия чужих глаз
Паранойя?! Она самая, проклятая! Скоро станет первого встречного подозревать, и за каждым углом будет чудиться злодей.
Степан убрал со стола фужеры, свою чашку и недопитую бутылку вермута. Сначала хотел все помыть, потом передумал и просто сгрузил все в раковину. Вермут убрал в шкаф и, погасив свет, заспешил в ванную. Вещи швырял в корзину для белья почти с отвращением. Все было в пыли, в пятнах крови…
Господи, это же была ее кровь. Он даже не помнил, как хватал ее голову и вытирал потом выпачканные пальцы прямо о брюки. Не помнил, Шура рассказала. А в «Скорой» все время держал Таню на руках, не отпуская. Медсестра тщетно пыталась его уговорить уложить пострадавшую на носилки. Нет, он не отдал. Казалось, что выпусти он ее из рук, и с ней снова приключится что-то ужасное. Еще более ужасное, чем случилось. И он прижимал и прижимал ее голову к своему плечу, совсем не задумываясь о том, что пачкает и пиджак, и рубашку. Пиджак с него стянула Шурочка — потом, в больнице — и сунула куда-то. Кажется, в багажник…
Сколько стоял под обжигающим душем — почему-то хотелось именно обжигающе горячей воды, — столько косился на свои выпачканные ее кровью тряпки. Еще каких-то пару дней назад ему не давало покоя ее белье, аккуратно пристроенное на его полотенцесушителе. Теперь на свое сил не было смотреть. Выбросить все это, что ли, к чертовой матери?! Чтобы не беспокоило и не напоминало. Эх, да разве в рубашке и брюках дело? Напоминание вон оно — еле слышно дышит в его постели.
Осторожно ступая на самых кончиках пальцев, хотя ведь знал, что полы не скрипят, Степан подошел к кровати и уставился на Верещагину.
Вроде спит. Хотя, может, и притворяется. Просто лежит с закрытыми глазами и, скрадывая дыхание, ждет, что будет дальше. А что может быть дальше? Да ничего! Сейчас он достанет из шкафа второе одеяло и укроется им, потому как не собирался изменять своей привычке — спать голышом.
Он достал одеяло. Погасил настольную лампу под прозрачным абажуром в виде огромной капли. Зашел с другого бока к широченному ложу и, стащив с бедер полотенце, осторожно улегся.
Все теперь? Вроде все. Оставалось сделать самую малость — уснуть. Закрыть глаза и уснуть. Кирилл с Шурочкой разъехались по домам, за них можно было не беспокоиться. За Татьяну теперь тем более. Татьяна рядом…
Вот именно, черт возьми, Татьяна-то рядом!
Как можно было спать, когда она рядом?!
И понимал ведь все, что ей не до чего, не до него тем более. Что она многое пережила сегодня и пострадала достаточно ощутимо, а… А обнять-то хочется! И не просто обнять, а так, чтобы, не останавливаясь, снять с нее эти дурацкие спортивные штаны, в которые она вцепилась, как в спасательный круг. Расстегнуть молнию на курточке, а там эта самая маечка на тонких лямочках, от одного вида которой Кирюха в город умчался. А под маечкой никакого белья.