Осколки памяти
Шрифт:
– Гранатомет подтащили, – выругался он, поискал глазами кого-нибудь, крикнул: – Есть кто живой?
– Я живой, – появилась неунывающая физиономия грузина Самошвили.
– Кацо, быстро к Садыкову, пусть организует уничтожение гранатомёта! В лепёшку расшибитесь, но заткните ему глотку, иначе не дотянем до рассвета, накроют минами.
Самошвили, вспомнив про устав, лихо вскинул руку к головному убору, но, услышав свист мины, тут же распластался на животе. Когда Кудрин поднял голову, грузина рядом уже не было. Самошвили подбежал к сержанту Садыкову и выпалил:
– Командир приказал уничтожить пушку. Скорее, тянуть надо до утра!
Садыков, не смотря на серьёзность положения, улыбнулся:
– Пушку, говоришь? Хорошо, попробуем. Пойдешь со мной?
– Айда, Рустам, и в огонь, и в воду.
– Про медные трубы не забудь, – пошутили рядом.
Сержант молниеносно составил план действий, решил под видом раненых «духов» подползти к гранатомёту и уничтожить его. Они сняли с себя маскхалаты, напялили замызганные, пропитанные дымом и потом, халаты, кое-как обмотали головы длинными кусками материи. Садыков осмотрел с ног до головы грузина и, повернувшись к пулемётчику Озерову, с усмешкой сказал:
– Вылитый Ахмат-шах Масуд. Душман Самошвили, вы готовы?
– Так точно! Молиться будем?
– После помолимся, Кацо, когда вернёмся. Стреляют, сволочи.
Над головой пролетела очередная граната и разорвалась в глубине ущелья, беспорядочно разбрасывая смертоносные осколки. Уничтожить гранатомёт было чрезвычайно трудно, но необходимо, поэтому сержант торопился.
– Озеров, остаёшься за меня. Передай лейтенанту и вертолётчикам, что пойдём по западной стороне ущелья. Понадобится помощь – дам знать красной ракетой, пусть бьют по восточной. Ну, Кацо, Аллах с нами.
Он перескочил через линию обороны, позади запыхтел Самошвили, и они поползли, натыкаясь на валуны и безмолвные трупы людей. Трупов попадалось всё меньше, и Садыков понял, что они вышли из зоны вертолётной атаки. Проползли ещё метров двести и неожиданно услышали приглушённые голоса, минут пять лежали, прислушиваясь. Поняли – боевое охранение, должно быть, двое. Хриплый голос о чём-то рассказывал напарнику, который время от времени нервно затягивался сигаретой. – Кацо, – прошептал сержант, – ложись ко мне на спину, стони, как можно сильнее и приготовь нож. Приблизимся вплотную – бей левого, а я правого.
Грузин обхватил сержанта за шею, взгромоздился на него, зажав нож в кулак, и застонал. Садыков привстал на колени, затем выпрямился во весь рост и сделал первый шаг. Под ногами предательски зашуршали камни, голоса смолкли, щёлкнули затворы автоматов, хриплый голос о чём-то спросил и, не дождавшись ответа, тревожно крикнул. Садыков ущипнул Самошвили за ногу, который громче застонал в ответ. Шаг за шагом они приблизились к охранению. «Духи», прошедшие огненный ад воздушной и рукопашной мясорубки, сочувственно переговаривались и тревоги не поднимали. Да и не первыми были эти бедолаги, полуживыми возвращающиеся из неудачной атаки. Сержант осторожно снял со спины стонавшего Самошвили, прислонился к скале, вытащив из кармана нож. Его снова окликнули, он промычал что-то в ответ. Из темноты выступили двое. Один подошёл к грузину, держа в левой руке автомат, склонился над ним, пытаясь выяснить, куда он ранен, второй похлопал по плечу Садыкова и ободряюще затараторил на своём языке. Так и не вытащив нож, сержант опрокинул его на землю, пнул носком сапога в висок, оглянулся и увидел резкое движение руки грузина в сторону другого «духа». Тот упал на Самошвили, который вторым ударом прикончил его. Вдвоём они быстро связали руки и ноги, заткнули кляпом рот крестнику Садыкова, не таясь, побежали по ущелью.
За поворотом тропы показался слабый огонёк, костер горел в небольшой пещерке, спрятанной от посторонних глаз, полукругом сидели несколько человек, лица их были сумрачны и хмуры. Скупо перекидывались фразами, потрясённые пережитым недавно испытанием, держали в руках кружки, отхлебывая горячий чай. В отблесках пламени огня мерцнул гранатомёт, расположенный на открытой местности. Садыков рукой указал грузину на костёр, ткнул пальцем себя в грудь, показывая на гранатомёт, Кацо закивал головой. Около гранатомёта суетились двое весёлых душманов, третий угрюмо наблюдал за ними. Эти двое, вероятно, не участвовали в рукопашной схватке, совсем молодые парни радовались жизни, надеясь, что беда обошла их стороной. Угрюмый поторапливал их, он был зол на весь мир и торопился отомстить русским, которые захватили караван, защищаются, а не спасаются бегством, как сделал недавно он. Угрюмый первым заметил выступившего из темноты Садыкова, растерянно заморгал глазами, поперхнулся, произнеся протяжное «а-а-а». Двое весельчаков удивлённо взглянули на него, один украдкой повертел пальцем у виска и, сдерживая смех, подал очередную гранату товарищу.
Садыков выпрямился во весь рост, чалма на его голове размоталась, и конец её свесился на землю. Он скинул халат, стряхнул с головы чалму и в своем «хэбэ» почувствовал себя уверенней, не торопясь, размахнулся и одну за другой швырнул две гранаты, спрятавшись за выступ скалы. Первая ударила в грудь оцепеневшего в ужасе угрюмого, отскочила к ногам и взорвалась, отбросив его тело на ствол гранатомёта, вторая граната упала между весельчаками, изрешетив их осколками. Сержант выскочил из укрытия, оттолкнул труп угрюмого, сунул третью гранату в ствол гранатомета и отскочив прыжком, рухнул на землю, – раздался глухой взрыв.
Грузин Самошвили не стал долго раздумывать, все его гранаты одна за другой полетели в середину костра, разметав людей в разные стороны. Для верности он пустил веером по кругу длинную очередь из автомата, приподнялся с земли и приблизился к убитым, машинально ковырнул носком сапога тлеющие головёшки костра, обошёл место бойни, посмотрел первому в лицо и отшатнулся. На лице врага застыла улыбка, а его открытые глаза смотрели прямо на грузина. Кацо показалось, что «дух» жив. Он взял в руку ещё теплую ладонь врага, пощупал пульс, убедился, что он мёртв. Ладонью прикрыл веки его глаз, молча шагнул следом за сержантом, нечаянно толкнув в спину.
– Ты как лунатик, Кацо. Что тебе, места мало? Хорошо сработали, теперь к своим…
Самошвили промолчал и обогнал сержанта, бояться было некого, и они шли в обратном направлении в полный рост. Тишину нарушил выстрел из винтовки, потом ещё один. Чем-то обожгло живот грузина, Кацо недоумённо поднял голову, ноги подкосились, и он рухнул на спину. Садыков волчком крутанулся на земле и, не обращая внимания на боль в правом плече, выпустил длинную очередь из автомата в сторону выстрелов, быстро перезарядил его и, стреляя на ходу, бросился вперёд.
Его душман, тот самый, которому связали руки и ноги, дёргался в предсмертных судорогах, руки его были развязаны и сжимали винтовку. Очередь из автомата сержанта вошла в голову душмана, изуродовав лицо и шею. Он ещё услышал шаги Садыкова, с трудом повернул своё изуродованное лицо, превращённое в красноватый кусок пульсирующего мяса, жалобно простонал и затих, уткнувшись кровавым месивом в песчаную пыль. Садыков в этот раз на всякий случай сделал контрольную очередь в тело врага, нагнулся над другом, обмотал бинтом его живот и взвалил на спину. Теперь он устало брёл обратно, и снова грузин лежал на его спине, и уже правдиво стонал. У сержанта подкашивались ноги, жгло рану в плече, гудело в голове, но он упорно передвигался, пока не свалился на землю. Встать снова он не смог и тогда пополз, таща за собой раненого грузина, с трудом вытащил ракетницу и выстрелил в небо. Их ждали, и уже через полчаса, подхватили под руки. Кто-то сунул фляжку в губы Садыкова, который взахлёб опорожнил её, Подозвав к себе Озерова, тяжело дыша, хрипло едва слышно выдавил: