Осколки памяти
Шрифт:
– Но очень плохо с другой стороны, – рявкнули с десяток глоток десантников.
Ольга рассмеялась, ласково взглянула на Кудрина, но вспомнила о своём споре, тут же надула губки и обратилась за помощью к подошедшему подполковнику Кузнецову:
– Товарищ подполковник! Как начальник политотдела посодействуйте, прикажите ему, чтобы он меня взял!
Не понявший сути их разговора, «начпо» неопределённо махнул головой и хмыкнул:
– Не имею такого права, Оля, это дело добровольное.
– Я ему и говорю, что сама хочу, а он мне: не возьму да не возьму… Прикажите вы ему, я же добровольно…
– Да куда взять-то приказать? Замуж, что ли? Странно, что он от такой девушки отказывается. Сейчас, Оля, я ему мозги пропесочу, – сквозь смех произнёс Кузнецов.
– Ну, вас, мужиков, вечно с этими шуточками! Товарищ подполковник, прикажите взять на операцию. Что вам стоит?
– Здесь, Оленька, япас, вотеслибызамуж…Серьёзно, говоришь? А если серьёзно, Ольга, мужское дело – воевать! Не спорь, попрощайтесь по-доброму, и благослови нас на удачу. Олег, нам пора.
Кудрин кивнул и демонстративно протянул ей руку. Она нехотя выдернула свою маленькую ладонь из его руки и прошептала:
– Я буду ждать, я люблю тебя!
«Начпо» резко повернулся к построившимся в две шеренги десантникам и буднично проговорил:
– Грузимся, ребята! Пятнадцать человек во главе с Садыковым на ведомый вертолёт к Ваканову, радист и фельдшер – на ведущий. Ахмат и Хасан, вы летите со мной и лейтенантом Кудриным.
Усман Алиханов неторопливо расчесал свою седую бороду, выдернул пару серебристых волосков и, дунув на них, долго следил слезящимися глазами, как они падали. Волоски затерялись в ворсе персидского ковра. Он нагнулся, пытаясь их найти, и чуть не упал от прилива крови, ударившей в голову, тоскливо подумал: «Постарел, Усман, постарел. Как эти волоски, затерялись мои годы в вихре бесплодной борьбы, – посмотрел в осколок зеркала и недовольно поморщился. – Да, годы ушли, был Усман-хан, теперь просто гражданин Алиханов, восьмидесятилетний старик, без дома, родных и близких… На склоне-то лет! О, Аллах! Верни на путь истинный моего единственного сына Ахмата, который предал дело отца, переметнулся к горлопанам Бабрака Кармаля. Верни мне всего на миг из всех моих жён одну только Лизу, ту весёлую русскую русалку, которая повстречалась мне в пору моей молодости. Прости мне, Всемогущий, если скажу правду, что любил её больше тебя».
Он опустил вскинутые в молитве руки, и горестно подумал: «Скоро и меня призовёт Всевышний, может, и встречусь на небесах с зарезанной Ибрагим-беком Лизой», – горько подумал он, тоскливо окидывая взглядом своё жилище. Вытащил баночку с жиром, смазал плешивую голову, аккуратно обмотал её белоснежной чалмой, надел дорогой, блестящий золотыми стежками халат. Опоясал себя старомодным русским кушаком и, вытащив из обыкновенного рюкзака хромовые сапоги индивидуального пошива, бережно натянул их на ноги. «Вот и собрался я в дорогу, – устало усмехнулся он, – в последнюю…» Три раза звонко хлопнул в ладоши. На пороге показался его бессменный адъютант, такой же старый и седой, Абдулла Кадар, с достоинством поклонился и застыл в ожидании.
– Абдулла, караван готов?
– Так точно. Прикажите выступать?
– Подожди, ещё не стемнело. А впрочем, прикажи Тур Мухамеду двигаться строго по маршруту, указанному мною, вперёд выслать разведку, я их догоню. Ты останься здесь.
– Но, мой господин!
– Мое слово – закон, Абдулла. Сотворим вечерний намаз и расстанемся. Чувствую, это будет последняя моя дорога.
– Не накликайте гнев Аллаха, он милостив.
– Решено, останешься здесь. Если я умру, найдёшь моё тело. Не перебивай! Найдешь моё тело, перевезёшь и похоронишь на родной земле. Помнишь скалу, с которой мы мальчишками прыгали в пропасть? Там небольшое плато и два крюка, за которые мы привязывались. Похоронишь меня там, я так хочу, Абдулла, такова моя последняя воля. Держи всё, что у меня есть, – он протянул слуге старинной работы кошель. – Здесь золото, после моей смерти раздашь бедным и сиротам. Это всё, что удалось мне скопить. А сейчас оставь меня, я хочу побыть один.
Абдулла дрожащими руками взял кошель, сунул за пазуху и, поклонившись, вышел из шатра. «Ты всю жизнь был рядом со мной, Абдулла, – подумал старик, ложась на пуховые подушки и закрывая глаза. – Теперь мы впервые расстаёмся, и быть может, навсегда, но так надо. Ты переживёшь меня и похоронишь, как следует, больше некому. Теперь можно смело сказать самому себе – жизнь прошла, Усман, и ты остался совсем, совсем один». Он перевернулся на другой бок и снова ушёл в воспоминания: «Умён был Амманулла-хан, вот единственный из правителей, который заслуживает уважения. Сарбары Аммануллы разгромили летучие отряды англичан, Афганистан стал свободным. Но не принял хан учения Кропоткина, стал создавать государство. Я увёл своих джигитов в Ферганскую долину. На пути встали красные аскеры и загнали нас в горы Туркестана, там и встретил я Лизу, бывшую княгиню, вдову убитого белого офицера, спас её от головорезов местного хана Ибрагим-бека и женился на ней. Это была единственная любимая моя жена. Были и потом жёны, и даже родился сын, но такой, как Лиза, больше я не встретил. Злой дух преследовал нас, Ибрагим-бек напал ночью, и все наши джигиты полегли под саблями его всадников, а я, весь израненный, спасся вдвоем с Абдуллой. Потом я узнал, что Лиза не покорилась Ибрагим-беку, и этот мясник зарезал её, как овцу, правда, и я поквитался с беком, предал его лютой смерти, посадил на кол…
В двадцать девятом либерал Амманулла был свергнут. Я поспешил на родину, где меня знали и уважали, собрал отряд и предложил новому хану установить анархию на всей афганской земле. В ответ он ехидно предложил мне должность евнуха в своём гареме. Я схватился за кинжал, но, как собака, пинком был выброшен из дворца. Этот сын шакала прижал мою сотню к границе русских и в долине реки Амударья разбил меня. Опять меня спас Абдулла, и много лет вдвоём мы скитались по свету.
Казалось, час пробил через сорок лет, и я благодарил Аллаха, что он продлил мою жизнь. Я поддержал принца Давуда, и в семьдесят третьем мы свергли короля, вынудили его отречься от престола и сослали в эмиграцию. Давуд жестоко обманул меня, он сохранил старую феодальную систему с привилегиями для аристократов, провозгласил республику, став её президентом. Всё так запуталось в грешном мире, я был в отчаянии. Один, без верных моих джигитов, я ворвался во дворец и потребовал объяснений. Давуд рассмеялся в ответ, вызвал охрану, меня обезоружили, посадили на цепь в темницу королевской тюрьмы. Я готов был перегрызть тяжёлую цепь и три дня выл от бессилия и отчаяния. Аллах смилостивился, – я не наложил на себя руки, и мне вернули моего Абдуллу. Он сам пришёл и сдался на милость Давуда. Абдулле разрешили свободно передвигаться по территории тюрьмы, есть и спать сколько влезет, дали мягкую постель и перевели в мою камеру. День и ночь следили за ним и били палками, если он пытался мне помочь чем-либо. Давуд так и не понял, что спас меня от ужаса одиночества и голодной смерти. Абдулла часто ел, часть еды оставлял во рту и приносил мне. Так он спас меня третий раз.
Пять лет кормили меня помоями, тыкали как последнего смерда и ждали, пока я сдохну. Но я выжил! Аллах и в этот раз не обошёл меня милостью. Я приветствовал начало апрельской революции, думал, исполнится моя мечта, и народ обретёт свободу. Давуд был свергнут. Руководство страной взял на себя Тараки, который назвал мои идеи бреднями выжившего из ума старика. Как он оскорбил меня! Неожиданно меня пригласил Амин. Лживая лисица, он предложил заключить союз для борьбы с Тараки. Я мудро рассудил, что если грызутся собаки одной стаи, они непременно сообща загрызут чужака, а уж потом уничтожат друг друга. Я скрылся из столицы к себе на родину. В сентябре Амин убил Тараки и захватил власть, он заявил, что народ сам выберет свой путь развития. Я несказанно обрадовался, думал, что Амин пришёл к истине. Ещё немного, думал я, и он примет великое учение Кропоткина. Я загнал двух лошадей и – о, Аллах! – прибыл в приготовленную западню. Амин, будь он проклят, приказал телохранителям отправить меня в ту же камеру, где я и сидел при Давуде».
Старик застонал, как от зубной боли, встал с подушек, обхватил голову высохшими, с выступившими венами руками: «Кто бы знал, сколько слёз негодования и ненависти я пролил в той тюрьме. Даже Абдуллы не было рядом. Я устал жить, я ждал смерти как избавления, но Всевышний и на этот раз смилостивился надо мной! В борьбе за власть этот выродок пал и был убит русскими во славу Аллаха! Теперь я уже не верил никому. К руководству страной пришёл Бабрак Кармаль. Боясь не удержаться у власти, он обратился за помощью к русским. Против русских я ничего не имел, но их вмешательство в наши дела принял как сигнал к действию. Мне нужен преемник моего дела, и я нашёл его в лице Ахмат-шаха Масуда, может быть, он сможет закончить дело моей жизни?»
Вдруг он вспомнил о сыне, который учился военному делу в Советском Союзе, а сейчас верной и правдой служит Кармалю: «Его тоже зовут Ахматом, может быть, поэтому я и поверил Масуду? Нет, жить без веры нельзя, это мой последний шанс. Я сам поведу этот караван и, если мне удастся добраться до Ахмат-шаха, останусь у него, найду своего сына, посмотрю ему в глаза, покараю предателя. О, Аллах, благослови меня на последний в моей жизни путь!»
Транспортные вертолёты вырулили на взлётно-посадочную полосу. Звено прикрытия капитана Михаила Чиркова рассредоточилось клином метрах в двухстах, на траверсе командного пункта.