Осколки Солнца
Шрифт:
Старик вздохнул, поцокав языком.
— А меня ты забыл?
— У вас была Абель. Мне жаль, что она погибла, но закон одного преступать нельзя, — тщательно скрывая отвращение, произнёс Михаил.
Высшие, так уж получилось, влюблялись лишь раз в жизни. И то, что Мартелл решил забыть о своей жене, найдя себе новую, казалось почти кощунством.
— Закон одного… Каждый из высших может лишь однажды дать смертному новую жизнь. Но не более. Наверное, ты знаешь, для чего ввели столь суровое правило?
— Связь между высшим и тем, кого он обратил, слишком сильна. Связывать себя с несколькими младшими —
— Верно. Поэтому мы делаем это только для того, чтобы наш род не иссяк, и кровь обновлялась. Ну и потому, что так нам велит сердце. Некоторые пользуются этим правом, некоторые находят партнеров среди своих, но никто не осмеливается преступить закон. Да и я не собираюсь преступать его, ища себе жену. Мне это ни к чему. Абель умерла, и её никем не заменишь… Но как раз для одинокого высшего, оставшегося без партнера, не имеющего потомства, есть лазейка в законе. Особенно если это выгодно нашему народу. Я не могу и не хочу жениться на дочери этого несчастного мужчины, но я мог бы удочерить её. И заботиться, даже если с ней не всё будет в порядке.
Ракоци задумчиво потер подбородок. Что ж, если Герман готов был принести ради Истван такую жертву… Оставался лишь один нерешенный вопрос.
— Этот смертный в отчаянии, желая спасти свою дочь, но едва ли он понимает, что потеряет на неё все права. Да и её — потеряет, рано или поздно.
— Ему придется смириться. Но какая нам разница, если мы получим своё?
Было не время и не место, чтобы спорить о методах. Торопились обе стороны.
— Я вам не мешают, месье? Моё предложение ограничено во времени, — ядовито сказал Лилль. — Судьба Истван решится сегодня. Вам стоит прийти к решению как можно скорее.
— Я готов взяться за задачу, но и вам, магистр, придется мне довериться, — вежливо ответил Герман уже на французском. — Точнее, доверить судьбу дочери. Полагаю, что вы осведомлены, что обращение — процесс сложный, требующих значительных усилий и времени. Это таинство, сакральный ритуал. И конечно, он возможен только в храме высших. Мне придётся забрать девочку.
— Это невозможно! — вскинулся мужчина. В тот же момент двери открылись. На пороге замаячили охранники, но высшие так и остались сидеть спокойно. Магистр махнул рукой, отсылая своих людей. — Ева останется здесь.
— У братства все ещё будет Истван, — напомнил Мартелл. — Так что в наших интересах вернуть вам дочь в целости и сохранности. Три дня. Я верну Еву через три дня, и мы обменяем её на высшую. Все будут довольны.
— Так не пойдёт, — жёстко сказал магистр. — Я должен знать, что вы будете делать с Евой.
— Что вам непонятно в слове "таинство"? — терпение Михаила было уже на исходе. — Присутствие смертных недопустимо в храме.
— Михаил, — укоризненно показал головой Герман. — Не будь так нетерпим. Если вы хотите, магистр, можете дать Еве одного провожатого. Но с условием, что тайна храма останется тайной. Мы завяжем глаза вам, или тому, кого вы выберете. Но вы сможете все слышать и знать, что происходит. И конечно, мы гарантируем безопасность и неприкосновенность.
Лилль молчал, разглядывая свои ладони. И Михаилу на мгновение стало жаль смертного. Но ровно до того момента, пока магистр не заговорил, обращаясь уже к Ракоци.
— Я знаю, что мой племянник, сын моей покойной сёстры, встречался с вами, месье. Эта встреча не была одобрена мной, и я узнал о ней лишь позднее. Насколько я понимаю, вы с Рейнардом не поладили.
Михаил поджал губы.
— Эмбер ваш племянник?
— Для человека, так сильно пытающегося влиять на внешнюю политику Франции, вы удивительно мало знаете о моей семье. А ведь я следил за вами с вашего прибытия. И, конечно же, в курсе, что ваши интересы не ограничивались лишь политикой. Но предпочел закрыть глаза на историю с художницей. Все же одна человеческая жизнь не стоит того, чтобы спорить советником русского правящего дома. Мы перехватили несколько писем, которые вы отправили из Будапешта в Петербург. Это правда, что вы считаете, что вскоре наступит война, которая расколет империи и породит войну?
— Империи разрушаются сами, под своим весом. Чтобы породить новые. Это лишь вопрос времени. Но я не собираюсь обсуждать с вами дела, — отрывисто сказал Михаил, пряча раздражение. То, то магистр упомянул Клэр, едва ли было случайностью. Лилль будто искал тот крючок, которым он мог еще сильнее подцепить его. — Что насчет Эмбера?
— Ах, да. Он сын моей сестры, и подает большие надежды как член братства. А еще он успел неплохо изучить ваш род. Так что я думаю, Рейнард сможет стать тем провожатым, о котором говорил месье Мартелл.
— Это неуместно. Рейнард Эмбер не захочет договора. Он настроен непримиримо против высших, — возразил Михаил.
— Он сдержит свои предубеждения ради блага братства, Франции… и своей сестры.
— Ваш племянник знает, что вы хотите сделать с Евой? — осторожно поинтересовался Герман. Лилль лишь на мгновение опустил взгляд, но этого хватило. — Конечно же нет. И возможно будет против. Если вы сможете уговорить своего племянника стать нашим провожатым, я не возражаю. Но учтите, что мы не позволим ему вмешиваться в наши таинства.
Глава 21. Лепестки хризантемы
Я то проваливалась в сон, то возвращалась в реальность. И всякий раз рядом был Луи. Он ласково касался моего лба, успокаивающе шепча всякую чушь, то давал мне выпить горчащей, вяжущей жидкости, которая утоляла иссушающую моё горло жажду. Кости продолжала ломить, а глаза резало до слез даже от тусклого света свечей.
И всякий раз, просыпаясь, я спрашивала Луи, осталась ли я ещё человеком, или всё закончено.
— Прошло лишь несколько часов, моя милая. Даже Михаил ещё не вернулся. А без него тебе не стать одной из нас. Ведь именно ему дана такая честь, чтобы стать твоим провожатым, учителем, мужем…
— Разве так… вступают в брак? Через боль и страх? — слова застревали в глотке, но молчать было ещё страшнее. Каждый провал в сон мог стать последним, поэтому я цеплялась за разговор с Луи как могла.
— Нет. Но так происходит рождение. Дети тоже не знают, что их ждёт, и не слишком-то рвутся из теплой утробы.
— Там их ждет свет, и жизнь… Не думаю, что существование во тьме можно назвать жизнью.
От боли, прострелившей виски, перехватило дыхание, и я вынуждена была замолчать. В наступившей тишине услышала шаги вдалеке. Что ж, слух тоже стал лучше, хотя не представляю, как после этого я смогу ходить по оживленным и шумным улицам Парижа.