Осколки войны
Шрифт:
Пригревало мартовское солнце. Издалека доносилось монотонное стрекотание пролетевшего в сторону Ханкалы вертолета Ми-8. Старший лейтенант Гурнов сидел на хлипком деревянном ящике у бетонного блока и курил, провожая взглядом из-под белесых бровей группу чеченок, которые, шумно болтая, с огромными сумками и баулами направлялись в сторону рынка. Мимо блокпоста какой-то изможденный старик из последних сил тащил за собой тележку на расхлябанных колесиках от детской коляски, груженную нехитрым скарбом. Напротив, за разбитой дорогой, сплошные руины: за горами мусора и битого кирпича пустые глазницы разрушенных
Вон там, за теми развалинами, полегла Майкопская бригада; а в том покореженном авиаударом доме, на третьем этаже, сегодня «чистильщики» обнаружили «лежку» снайпера. И сняли две мастерски замаскированные растяжки, когда обрабатывали подходы к лестнице, ведущей наверх. Кто-то из «духов», видимо, подготовил себе удобную позицию для обстрела блокпоста. Саперы обещали на днях рвануть эту чертову лестницу, чтобы никто не смог пробраться на верхние этажи. Вчера на рынке среди бела дня выстрелами в спину какие-то подростки завалили трех зазевавшихся «федералов». Опустив голову, Гурнов лениво сплюнул в рыжую грязь, усеянную окурками и шелухой от семечек. На коленях у него покоился автомат. Потертая разгрузка была туго набита рожками. Шел 68-й день треклятой командировки. Осталось еще двадцать два дня томительного ожидания. Двадцать два дня неизвестности, двадцать два дня тревоги, двадцать два дня адского напряжения… Это была уже третья его командировка в Чечню. Чесалась давно немытая голова, позуживала спина: тело тосковало по баньке. Эх, сейчас бы горяченького парку, да березовый веничек…
– Дядь, даш закурить, а? – вдруг раздалось со стороны шлагбаума, прервав его невеселые думы. Гурнов повернул голову. Какой-то настырный шкет, лет двенадцати, настойчиво канючил у сержанта Егорова курево.
– Эй, пацан! Иди сюда! – окликнул его старший лейтенант. Шкет подошел, под его огромными, не по размеру, десантными ботинками смачно чавкала весенняя грязь. У замурзанной куртки были подвернуты обтрепанные рукава. На голове видавшая виды вязаная шапка с символикой «адидаса». Из-под нее настороженно глядели большие темно-серые глаза. Из левого кармана куртки торчала пластиковая бутылка из-под «пепси».
– Ну, чего тебе? – бесцеремонно спросил мальчишка, нехотя подойдя к бетонным блокам и с любопытством посматривая на Гурнова.
– Мне-то ничего! А тебе что здесь надо? Чего тут крутишься, молокосос?
– Курнуть бы! Сигаретки не найдется?
– Почему не найдется, для такого гарного хлопца всегда найдем! – сказал добродушно Гурнов, извлекая из пачки сигарету и протягивая ее сопляку.
Пацан схватил сигарету грязными, с обломанными ногтями, пальцами и, подбросив ее вверх, ловко поймал на лету пухлыми губами. Деловито покопавшись в кармане, достал зажигалку
– Тебя как зовут, троглодит? – спроси он, вытряхивая из пачки сигарету.
– Меня-то? Санькой! А тебя?
– Сергей Андреич! Не слишком длинно? Можно просто, Андреич! Ты где живешь-то, клоп?
– А там! – пацан махнул засаленным рукавом куда-то в сторону Старопромысловского района. – В подвале!
– Это еще что за чучело? – увидев беспризорника, удивился выглянувший наружу заспанный снайпер Павел Савченко. – Начштаба новый пожаловал?
– Свои, Паша, свои! – отмахнулся хмурый Гурнов, разминая пальцами сигарету и тоже закуривая.
– С рынка, видать, идешь?
– Откуда ж еще!
– Что там интересного? Чего там делал-то, если не секрет? Торговал, что ли?
– Смеешься? Чем, блин, торговать? Дырками на жопе?
– А хоть бы и так! – усмехнулся Гурнов.
– Вот, бутылку с «пепсой» у тетки слямзил! – Санька гордо похлопал по оттопыренному карману.
– Родители-то чем занимаются? – полюбопытствовал старший лейтенант.
– Нету их у меня!
– Как это нет предков? Куда подевались?
– Отец пропал! А мамку убили с бабушкой!
– Значит, ты совсем один?
– Скажешь тоже, один. Нас в подвале много! Баба Тоня, тетя Вера, старик Михалыч, Дадаевы! Мурад еще!
– Что, и больше никого из родных у тебя нет?
– Когда я еще маленьким был, приезжал дядя Володя. Мамин брат. Но это было давно. Я его почти не помню.
– А где он живет, знаешь?
– Не! Не помню! Откуда-то издалека приезжал. Кажется, из Сыктывара, что ли.
– Из Сыктывкара, говоришь? – поправил мальчишку Гурнов. – Да, это не близко. В школу-то ты хоть ходил?
– Да, во второй класс. Потом война началась.
– Учиться тебе надо, парень. Учиться. Выбираться отсюда, из этого дерьма, с этого кладбища. Родственников искать. Иначе, парень, загнешься, пропадешь здесь совсем.
– Я, пропаду? А это видел! – Санька изобразил руками красноречивый жест и сделал не всякий случай шаг назад.
Гурнов закашлялся от смеха.
– Ну, ладно, ладно! Не пропадешь! Верю! Парень ты, я вижу ушлый, такие не пропадают!
– То-то же, а то пропадешь, пропадешь, – миролюбиво продолжал пацан.
– Санек, а кем мечтаешь стать, когда вырастешь? Небось, летчиком или моряком?
– Не, только не летчиком. Ненавижу их, гадов! – серые глаза мальчишки потемнели, губы сжались. – Шофером буду! Как папка!
– А почему шофером-то? Быструю езду любишь?
– Ага! Едешь, все мелькает. Здорово!
– Да, шофером быть здорово. Только не здесь, – Гурнов, погруженный в себя, задумчиво смотрел куда-то мимо мальчишки.
– Андреич! На связь! – позвал кто-то из-за бетонных блоков. Омоновец поднялся, сильным щелчком отправил окурок в лужу.
– Будет время, заходи! Может, придумаем что-нибудь насчет тебя! – уже на ходу бросил он, исчезая в проеме укрытия.
– Андреич! Вставай! К тебе тут целая делегация пожаловала! – прапорщик Малахов настойчиво расталкивал спящего Гурнова.