Ослепительный нож
Шрифт:
Запоздно, едва устроилась на ложе в той самой боковуше, где обитала при Василии Косом, едва смежила вежды, изнемогшая от долгой верховой езды, едва её коснулись призрачные виды, предваряющие сон, натужные страдальческие стоны разнеслись по терему, переходя в отчаянный животный крик… Евфимия вскочила, схватила паволочную накидку, зажгла свечу, вышла…
По переходу бежали мамки.
– Государыня рожает!
– оповестила ближняя, промчавшись.
Всеволожа двигалась к опочивальне Марьи.
– Где государь?
– оспешливо метались женщины.
– Позвать?.. В своём покое?.. Будить?.. Сын! Третий сын! Сподобил Бог…
Из
– Васи ль Васильич не велел будить, - явился Кожа.
– Утром поглядит дитя.
Евфимия ушла к себе. В ту ночь во сне её встревожила Раина очередным невероятным «привидением». «Голубонька!
– ревела перед ней лесная дева.
– Жаль рождённого на горе. Андреем назовут. Андрей Большой! Большой, да не старшой! Старшой - Иван. Он умертвит Горяя [14] !»
14
Сорока шести лет Андрей Большой, ссорившийся с Иваном Третьим из-за уделов, был коварно схвачен, заключён в темницу, где через два года умер, прозванный Горяем.
Утром, ещё к трапезе не звали, за Евфимией пришла сенная девушка от Марьи Ярославны.
– Княгиня хочет тебя видеть.
Боярышня, успевшая умыться и опрянуться, пошла к роженице.
Марья, вся в испарине, лежала на подушках. Дитя было при ней. Спало.
– Евфимья!
– сделала кислое лицо внучка Голтяихи.
– Прими признание: жалею, что вытащила тебя из геенны огненной в Кремле. Оставила себе кручину! Василий нынче заходил и даже не облобызал меня. К дитяти чуть притронулся. А вышел за порог, и, слышу, речи между ним и Кожей всё о тебе да о тебе…
– Дозволь поцеловать дитя?
– спросила гостья. Марья не противилась.
Склонясь над будущим Горяем, Всеволожа распрямилась и сказала, отвешивая поясной поклон:
– Прощай, великая княгиня Марья!
– Стой. Что ты?
– вяло удивилась Ярославна.
Евфимия ушла к себе, переоделась в сряду для верховой езды, накрылась понкой и покинула княж терем.
Идя по ранним улицам к Торговой площади, вкушая грудью дух берёзы после подцыменья в посадских избах, боярышня прикинула в уме: на донце калиты ещё остались тюгрюмовские деньги, чтоб купить коня и скромно пропитаться седмицы две, пока доедет до Москвы, там сделает клюку, минуя ищиков шемякинских, и в Нивны.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
1
Серко, купленный в Вологде, уже за Ярославлем начал харчить. До Ростова Великого Евфимия добралась чуть не шагом. На очередном постоянии хозяин не пустил во двор.
– Чем я не людина?- возмутилась Всеволожа.
– Чем моя деньга не
– У тебя конь сапатый, - сказал воротник.
Она давно заприметила возгристость в ноздрях своего Серка. Не придала значения. Возгривый человек отсморкается. Назовёшь ли его больным? Мужики объяснили: зелёная слизь из лошадиного носа - не простой насморк, а болезнь, до смерти изнуряющая, неизлечимая. Напугали, что сап заразен как для лошадей, так и для людей. Пришлось с возгривцем ночевать в поле, тащиться со скоростью пешехода. В Стромыни предложили продать сапатого на шкуру. Евфимия пожалела Серка. Огибая окольными путями Москву, вела коня в поводу. В полу днищах ходьбы до села Вышлес он упал. Подняться не нашёл сил. Так и смотрели друг на друга - Евфимия с жалостью, Серко с грустью - пока конь не издох. Слишком он удлинил путь скиталицы! Рассчитывала на две седмицы, а прошло вдвое больше. Иссякла калита. В несличном виде боярышня добралась до Вышлеса: сряда превратилась в издирки, выцвели волосы, загрубели руки, лик пропитался пылью и почернел. Уледи, выменянные на изношенные сапожки, раскрыли рты, как галчата. Порог корчмы путница переступила с двумя полушками.
– Что тебе, небога?
– спросил корчмарь. Она отдала монетки:
– Край хлеба, опанку травяного взвару.
Хлеб оказался чёрствым. Хоть взвар горяч, духовит… Отогрелась! Удивилась пустой корчме. Мужичьи голоса где-то рядом.
– Село большое, а у тебя не людно.
– Ещё как людно!
– возразил корчмарь.
– Выдь на крытый двор. Водырь там кажет плясанье медвежное.
Отставив пустую чашку, Евфимия пересекла сени, сошла по крутым ступенькам…
Под крышей двора зрители жались к стенам. Посреди огромный медведь облапливал человека. Тот в объятиях, будто не звериных, а бабьих, поведывал удоволенным голосом:
– Я - ему: «Медведя поймал!» Он - мне: «Веди сюда!» Я - ему: «А нейдёт!» Он - мне: «Так сам иди!» Я - ему: «Не пускает!»…
Зеваки опасливо похохатывали.
– Лапистый зверь!
– сказал мужик рядом.
– Ломыга!
– Гляди, чёрный весь, ошейник белесоватый!
– толкал под локоть другой сосед.
– Его бы на коня верхом… Ух, был бы леший!
– размечтался бровастый парень, о коих говорят: «брови, что медведь, лежат».
– Он и пеший, как леший!
– возразил осанистый старикан.
– Подь, Дунька, пусть и тебя обхапит, - пытались вытолкнуть объёмистую бабу передние.
Водырь воспротивился:
– Не сручно бабе баловать с медведем, того гляди юбка раздерётся!
Освободясь от когтистых лап, он поднял с полу балалайку, забренчал. Мишка не шелохнулся, пока вожак не шевельнул ногой край цепи. Зверь неуклюже переступил задними лапами, помахал передними…
– Не охоч плясать, да губу теребят, - отметил бровастый парень.
– Медведь пляшет, поводатарь деньгу дерёт, - обнародовал своё мнение осанистый старикан.
Медведчик установил колоду середь двора. Зверь скакнул через неё.
– Что значит, - прокричал водырь, - когда мишка через колоду скачет?
– И сам ответил: - Значит, либо пень не высок, либо медведь сердит.
Поводатарю поднесли жбан браги. Приняв подношение, он обратился к некоему незримому рядом и важно предупредил:
– Сторонись, душа, оболью!
Поднесли второй. Труженик смерил его глазами:
– Душа подымет!
– Выпил до дна и провозгласил: - Люблю победить медведя!