Ослепительный нож
Шрифт:
Про двух Васильев Всеволожа догадалась без ответа. Кто третий? Вернула вспять беседу:
– Глумишься, поминая про Василиуса и Косого. Стыд тебе, Иван!
Князь развёл руками, склонил голову.
– Не ставь во грех. Шучу в надежде на безгневие.
– И, всё-таки не утерпев, сощурился: - Про третьего забыла! Про Ярославича Боровского. Твой тайный воздыхатель с детства! Подружия его занемогла. Увёз в Литву совсем плохую. Большую могу надобно иметь с недужной и тремя детьми. Старшой-то отрок, младшие -
– А где медведник?
– оспешилась сменить речи Всеволожа.
– Отпусти поимыша.
Можайский посмурнел, ответил жёстко:
– Не твоего высокого ума сие низкое дело.
– И предложил, дабы отвлечь боярышню от легкомысленной заступы: - Желаешь лицезреть несчастного, измятого медведицей? Лука, сказали, пришёл в память. Иду к нему. Не возражаю против твоего сопутствия.
Евфимия не отказалась пойти с князем к одру хозяина хором.
Кликнутая челядь провела их через сени в большой покой. Лука лежал под покрывалом, смежив вежды. Князь подступил, склонился низко:
– Видишь ли меня и слышишь ли?
Боярышня держалась одаль. Урядливый Яропка на цыпочках втулился и застыл у входа.
– Вижу и слышу, - отвечал Лука.
– Зачем ты полюбил бесовское позорище и пляску и предался пьянству?
– укорил его Можайский.
– Бог тебя прославил чудотворным образом Своея Матери, а ты низошёл к бесполезному мирскому житию. Поделом тебе так приключилось!
С одра послышались глухие всхлипы.
– Помоги мне, господине! Распорядись богатством на дела богоугодные. Останусь жив, свези в обитель. Хочу постричься, окончить дни в глубоком покаянии.
– Ты будешь жив, - утешил князь.
– Походный костоправ смотрел твои изъяны. Отлежись. Завтра - в Можайск. Долечим. Раскаянье твоё Бог примет.
Иван Андреич вышел. Евфимия с Яропкой - следом.
– О, людие!
– промолвил князь за дверью.
– Здоровые грешат, а умирающие каются…
– Коль ты так добр, освободи медведника, - опять пристала Всеволожа.
Иван сказал с досадой:
– Добр до предела.
– И спросил: - Куда путь держишь?
– В Нивны, разумеется, - ответила боярышня.
– Яропка, погляди, готов ли пир?
– велел Можайский. И продолжил, когда тот удалился: - Не езжай, Воложка. Не место тебе в Нивнах. Там пусто…
Боярышня остановилась.
– Там Мамоны. С ними мне нигде не пусто. Можайский с сердцем произнёс:
– Свалилась ты на мою голову! Кой враг тебя подвиг бежать по упрежденьи Софьи не в Новгород, а в Углич? Василиус не столь гостеприимен, как рассчитывала? Хоть Марья ежегод брюхата, а, видно, держит над ним власть?
– Станешь грубить, уйду, - сказала Всеволожа.
В конце прохода замаячил коломенской верстой Яропка.
– Пир готов!
– Пойдём!
– пригласил князь.
– Тебе время поесть. Не в одиночку
В столовую палату пирники вносили жареного лебедя, что на шесть блюд раскладывается, а с ним (губа не дура у Луки!) и журавлей, и цапель. Окруженье ждало князя.
– Боярышня Евфимия Ванна Всеволожская! Прошу любить и жаловать, - представил гостью Иван Андреич.
Мужское общество приятно оживилось. Всем было любопытно видеть дочь боярина Ивана Дмитрича, о коей до Можайска доходили слухи с пересудами.
– Мы случаем сюда попали, и она случайно, - объяснил князь.
– Мы голодны, она с дороги не сыта. Надеюсь, знатная девица пиру не помеха?
Так оправдал он с лёгкостью поступок свой противу правил. А кто ему мог поперечить? Все только поприветствовали женский лик на мужеском собрании.
– Гляди, орлы какие!
– подводил Можайский гостью поочерёдно к своим ближним.
– Василий Шига, мой наместник на Москве!.. Елеазар Васильев, лучший мой боярин!.. Воевода Семён Ржевский!.. Дьяк Фёдор Кулу дар и дьяк Щербина… Яропка тоже воеводит славно, а, Яропка?
– Как прикажешь, государь!
– тряхнул кудрями озорно глядящий молодец.
Степенно порасселись, почти молча. Каждый место знал, кто с кем. Пирники разлили мёд и вина. Елеазар Васильев возгласил здравицу. Кубки содвинулись. Боярышня пригубила и обнаружила в своём (Лука - разборчив!) кардомоновое пряное вино.
Веселье началось. Первые обрывки развернувшихся речей не привлекли внимания боярышни. Семён Ржевский поведывал Яропке о Большой Узде, цепи укреплений против степняков по берегам Оки, Угры, где довелось ему служить:
– Утёс - камень! А наверху того камени башня и караул, и по степи видать всяких людей далече…
Василий Шига вспомнил старую обиду:
– И он поколол сына моего на площади у судебни…
– А ты?
– спросил сосед, вкушая журавлиное крыло.
– Дометил злодею до конца!
Кубки наполнялись и пустели… Вдруг разговор двух дьяков, Щербины с Кулударом, ожёг Евфимию худыми подозрениями.
– В застенке подымана и в петли висела, - поведал Кулудар, - и с виски спрашивал: «Чем колдуешь?» - «Снадобьями, - кричит, - наговорами».
– «Что колдуешь?» Признается: «Ворожу». А я ей: «Научись колдовать да концы хоронить!»
– Ведьма!
– согласился Щербина.
– Спозналась чародейка с нечистой силою! Сказывают, у таких злодеек есть хвостик…
– Не углядел, - захихикал, тряся бородкой, Кулудар.
– Дал ей пять ударов, и - как каменная!
– Ведьму надо бить умеючи, - учил Щербина, - наотмашь, от себя…
Евфимия похолодела, вспоминая, как отговаривал её князь ехать в Нивны. «Там пусто!» Что сие значит? Скучно ли ей будет или терем пуст?
– А он?
– клонился к Фёдору Щербина. Кулудар шумно задышал: