Ослепительный нож
Шрифт:
– Цо пани хмура?
– спросила сидевшая рядом Бонедя.
– Не хмура, задумчива, - отвечала Евфимия и обратила внимание, что шляхтянка всё время держит руку за занавескою своего сарафана, то есть за передником с рукавами.
– Что ты там прячешь?
– Так, - поджала губы полячка.
– По-московлянски сказаць: на всяк случ…
Карета остановилась. Евфимия не успела допытать спутницу о её сарафанной тайне.
– Батюшка, что стряслось?
– выглянула она в оконце.
– Подпруга ослабла, - подъехал Иван Дмитрич.
– Чрезседельник
Боярышня вышла размять затёкшие от долгого сидения члены. Бонедя выскочила за ней.
Первый майский день не радовал ни теплом, ни солнцем. С пятого апреля, со дня мученика Федула, которого Полагья называла «ветреником», этот Федул как, по её выражению, «губы надул», так и дует, и дует. А со стороны Москвы по наезженному пути движутся хмурые, как непогожий день, всадники и тянут на смычках пеших людей в ошейниках. Кто одного, двоих, а кто и десятерых.
– Наши едут, своих ведут, - мрачно хмыкнул Кумганец.
Она догадалась, что возвращаются воины Юрия Дмитрича, отпущенные после клязьминской битвы с полоном из московлян.
– Куда же им столько пленников?
– спросила отца боярышня.
– Возьмут себе в рабство?
– Вряд ли прокормят, - покачал головой Иван Дмитрич.
– Скорее всего, продадут татарам.
– И не стыдно продавать своих?
– возмутилась Евфимия.
– Вятчане!
– одним словом пояснил Всеволож.
– У вятчан стыда нет. Ещё покойный владыка Фотий их за многожёнство корил, за сожительство без венца, запрещал замужество ранее двенадцати лет, вино до обеда, брань именем матери. А что толку? До шести жён набрать или христианина иноверцу продать - для вятчанина всё едино.
Бонедя, спрятав руку под занавескою сарафана, взирала на жуткую картину спокойно.
– Сбруя в порядке, господин. Едем?
– подал голос Кумганец.
Один из пленных, заглядевшись на карету, упал. Всадник не придержал коня. Упавший волоком тащился по земле, пока товарищи по верёвке не подняли его.
– Ой!
– заломила руки Евфимия. И на всё серое, голое, безрадостное пространство раскатился её истошный крик: - Кари-о-о-он!
Поднятый вперил в боярышню запавшие очи, широко открыл рот… Изо рта ни слова не вырвалось, только хрип.
– Батюшка, вызволи его. Он же мой спаситель!
– взмолилась перед отцом Евфимия.
– Это же Карион Бунко, начальник кремлёвской стражи. Он мне Боровицкие врата открыл, когда бежала от Анастасии Юрьевны. Он… до дому проводил… он… - Боярышня, спохватясь, запнулась.
– Как его вызволить?
– нахмурился Иван Дмитрич, не знавший, что этот же Карион помог дочке бежать из дома.
– Выкупи, батюшка!
– умоляла Евфимия.
– Эй!
– крикнул боярин всаднику-вятчанину.
– Продай одного из них, - кивнул он на пленных.
– Непродажные, - отозвался тот.
– Самому нужны.
И пришпорил коня, натянув верёвочное ужище. Пленные побежали. Бунко, замыкая цепь, размахивал руками, старался не упасть, оглядывался…
– Ка-ри-о-о-он!
– Евфимия рванулась вслед ему.
– Стой!.. Образумься!
– прокричал боярин.
Тут Бонедя выпростала руку из-под занавески сарафана. На мгновенье мелькнул длинный стальной ствол с отвислой рукоятью, грянул гром, и всё закрылось дымом от выстрела.
Конь под всадником помчался. Пленные попадали, с общим воплем поволоклись по земле. Один Бунко, последний в цепочке, стоял, шатаясь, разглядывал обрывок отстрелянного ужища.
– До нас! До нас!
– махала рукой Бонедя. Освобождённый не промедлил. Евфимия упрятала его в карету, прикрыла дверцу. Взбешённый вятчанин и не подумал уступать, поворотил коня, стал приближаться.
– Отдай кощея, ведьма!
Бонедя подняла свой огненный снаряд, слегка поколдовав над ним: что-то опустила в дуло, подсыпала какой-то чёрной изгари.
– А, пшел до дьябла!
– огрызнулась она.
– Чего ждёте?
– закричал обиженный другим вятчанам, остановившимся после выстрела.
Один из них, ближайший, взял лук, наложил стрелу.
– Оле!
– воскликнула Бонедя, поведя стальным стволом.
Прогремел второй выстрел… Раздался стон… Когда дым рассеялся, всех всадников с пленными будто кто языком слизнул.
Со стороны Переславля виделся пыльный хвост. Испуганные вятчане удирали с места происшествия, уволакивали пленных, из коих немногие выживут после такой бешеной проволочки по земле. Боярин же Всеволож глядел в сторону Москвы. Там невдалеке кучились люди, о чём-то споря, жалобно ржала лошадь.
– Кумганец, - позвал боярин, - поезжай со товарищи, погляди…
Верный слуга с двумя охранышами поскакал выполнять повеление. Между тем Бунко вышел из кареты, ошалело осматриваясь, не веря в своё спасение. Бонедя подула в стальной ствол невиданного оружия, протёрла его подолом передника. Боярин сошёл с коня, подошёл к шляхтянке.
– Прошэ, - взял он из её рук огненный снаряд и сказал: - Пищалейка краткая типа «вепрь», ядро в осьмушку гривенки… Где взяла?
– Где нигде, - поджала губы Бонедя, вытягивая из рук Всеволожа отвислую рукоять со стволом.
– Такая малица и так стреляет! Ошибся я в тебе, птаха, - бормотал Иван Дмитрич.
– Спасибо, Евфимия Ивановна, - подошёл Бунко.
– И тебя спаси Бог, красавица, - метнул рязанский дворянин восхищенный взор на шляхтянку.
– Прошэ бардзо не ма за цо, - отчеканила та.
– Что она говорит, боярин?
– спросил Бунко.
– Говорит: «Пожалуй, не за что», - перевёл Иван Дмитрич. И спросил: - Как в плен попал?
– А, - сокрушённо махнул рукой Карион.
– Великий князь набрал второпях пьяных купцов да кузнецов. А они ещё мёду прихватили. На поле брани держали в руках не мечи, а фляги. Галичане ударили, наш сброд - врассыпную. Я стоял под великокняжеским стягом. Говорю Василью Васильичу: «Государь, кремлёвская стража не мясники да аршинники. Выдержим первый натиск, отойдём строем». Куда там! Он слушать не восхотел. «Беги, - крикнул, - всё пропало!» Я стоял, пока всех моих не перебили вокруг. А не стало окрепы со спины, кто-то палицей оглушил.