Ослепительный нож
Шрифт:
– На, гляди!
Боярышня, бросив взгляд, отпрянула, прижав кулаки к груди. Она узнала искажённый мучительной смертью лик дворского Елентея.
– Ополночь привезли, - пояснил отец.
– Нашли в каменном мешке под Житницами Витовтовны ещё вживе. Перед тем как Богу душу отдать, сообщил мне, что был поят на большой дороге шишами и по уговору предан Ефрему Картачу. Пытан пристрастно о твоих ко мне словах, переданных устно, не письменно. Литвинка искала козней в нашей с тобой разлуке. Вотще старалась, понеже Елентей, претерпев ад, не смог измыслить, чего и в помине не было. Плоть пытанного страшна. Не надобно тебе
Прикрыв труп, отец вывел дочку на свежий воздух, крепко сжал девичье запястье, дабы унять бившую её дрожь.
– Вот теперь и печалуйся о виновниках смерти дворского Елентея, воротника Изота, конюшего Увара и иных наших слуг, Микиты Головни, Сысоя Бурчака, Маркела Чуксы…
Боярышня Всеволожа молчала.
Когда вошли в дом и расставались на хозяйском верху, отец спросил:
– Где конюший Ядрейко, что наняла без меня заместо Изота?
Дочь виновато понурилась.
– Полагья докладывала: исчез он вскорости по моём отъезде.
Отец не стал корить за опрометчивый выбор. Лишь вслух подумал, уходя:
– Надобно подыскать иного.
Весь оставшийся день просидела Евфимия у себя в одрине, глядючи в растворенное оконце. Дышала свежестью, лечась от внутренней духоты. Наблюдала двор со снующей челядью, оживлённой возвращением хозяев. Повечер углядела молодца, введшего коня в ворота, и привскочила, узнав в прибывшем Кариона Бунко. Чуть погодя кликнула Полагью. Вездесущая сообщила, что начальник кремлёвской стражи прошёл к боярину. Вскорости та же сенная девушка сунула загадочный лик в приотворенную дверь.
– К тебе гость…
Вошёл Карион, поклонился поясно. Поздравствовались. Боярышня усадила своего спасителя и спасёныша.
– Радостно лицезреть тебя, Кариоша, в полном благополучии.
– Ох, не в полном, Евфимия Ивановна, иначе не беспокоил бы, - вздохнул рязанский дворянин.
Евфимия изрядно удивилась:
– Был только что у батюшки, а дочке бьёшь челом. Или боярин в меньшей силе, нежели боярышня?
Бунко смутился.
– В моём случае в меньшей. Хочу припасть к твоим стопам. Уговори известную тебе Бонэдию перекреститься из латынства в православие. Ибо иначе нас не обвенчают. А без неё мне с некоторых пор жизнь не в жизнь.
– Вот так задача!
– весело плеснула боярышня в ладоши.
– Стало быть, невдавне по пути в Москву шептала-то она «прощай», а мыслила таимно «до свидания»?
– Я сам её сыскал в доме купца Тюгрюмова по твоей сказке, - признался Карион.
– Встречаемся ежевечерне. Любовь у нас общая, вера разная. Как быть?
– Да уж придётся горю пособить, - боярышня лукаво улыбалась, едва же гость поднялся, озаботилась: - Есть и у меня к тебе нужда, начальник всех кремлёвских стражников.
– Карион внимал, не понимая. Она продолжила: - Чуть припозднится, мне потребно видеть узников, что скрыты в доме Таракана, и с ними перемолвиться, хотя бы кратко.
Бунко задумался.
– Ивану Дмитричу о сём ведомо? Боярышня покачала головой.
– Могу ли в таком разе помогать тебе? Дело опасное.
Евфимия скрестила руки на груди.
– Прошу, да не обязан. Твоя воля. В любом разе я вам помощница с Бонедей. Тебя же не неволю. И в мыслях не держи.
Бунко ещё подумал.
– Кто там в приставах сей ночью? Должно быть, Семён Яма. Подъезжай в первом ночном часу. Стань возле Афанасьева монастыря. Встречу. Евфимия склонила голову.
– Спаси тебя Господь.
– Тебе Бог помоги, - переиначил он молитву и, в свою очередь склонясь, ушёл.
Долгий весенний день клонился к ночи. Посидев с Иваном Дмитричем над хартиями арабской премудрости, Евфимия за вечерей сказала, что хочет навестить боярыню Мамонову накоротке. Есть между ними женские дела. Просила, чтоб Кумганец запряг Каурку. Боярин не перечил, велел, однако, лясы не точить, чтоб в своё время воротиться.
В карете Евфимию знобило. Судорожно куталась в толстую шерстяную понку. У Афанасьева монастыря Кумганец натянул поводья. Дверь у ворот в стене была не заперта. За нею ждал Бунко. Без разговоров, без расспросов провёл сквозь монастырскую ограду к глухой калитке. Почти напротив отыскалась столь же малая калитка не в каменной стене, а в деревянной. Она вела во двор Таракана. Купецкие хоромы были высоки, о двух сенях с большим подклетом. С востока сени, как бы набережные, по-над стеной глядели на Москву-реку, а сени западные выходили внутрь Кремля. Такой величественный терем любимец победившего Юрия Дмитрича, боярин Симеон Морозов, занял по достою. Наверху в сей синий час уже все окна спали. В подклете масляно светилось низкое оконце. Взошли в пропитанную бражным перегаром повал ушу. Стражники играли в зернь. При виде Кариона старший встал и предложил Евфимии:
– Следуй за мной, жено!
Пройдя по переходу влево, он загромыхал замком.
– Входи…
И сунул в её руки масляный светец.
В коморе на полу на толстом слое сена лежал развенчанный Василиус. От света он раскрыл глаза, присел и щурился, разглядывая гостью. Когда за ней прикрылась дверь, товарищ детских игр и грамматично-хитростных занятий удивлённо позвал:
– Евушка!
Убрав ногою сено с земляного пола, она поставила светец, присела перед узником.
– Василиус!
Немного помолчали, глядя друг на друга.
– Такая ж красота, - заговорил он грустно, - ненаглядная! Снишься еженочь. А въяве уж не свидимся. Да и яви почти вовсе не осталось для меня.
– Я тебе сейчас не снюсь, Василиус, - сказала Всеволожа.
– Я наяву к тебе пришла.
Он шуршал сеном в поисках её руки. Нашёл. Погладил у запястья. Внезапно и порывисто припал к поглаженному месту, прильнул губами…
– Простишь ли, Евушка, обиду, нанесённую тебе? Простишь ли? Сам был в горе. Отступник от своей любви всегда несчастен. Мне даже объясниться не было позволено. У матушки-разлучницы вымаливал в ногах. Всё было тщетно. Теперь-то поздние слова: жизнь позади, смерть на пороге. Однако не так тяжко будет умирать с твоим прощеньем, Евушка.
Боярышня, тихонько отнимая руку, пообещала:
– Найду силу добиться облегченья твоей участи, Василиус.
Бывший великий князь понурился.
– Вотще, вотще… Не трать себя без пользы. Я обречён на умерщвление. Понеже, будучи жив, восстану из оков, из каменных мешков, из тесного темничного ничтожества, как эта птица, называемая… называемая… Тьфу, леность окаянная! Забыл, как эта птица именуется.
Евфимия тихонько, будто на занятии отцовом, подсказала:
– Феникс.
Оба памятливо поглядели друг на друга и улыбнулись.