Ослепительный нож
Шрифт:
Как настойную ягоду из длинногорлого сосуда, тянула её из сна Раина, трепля по-нежному:
– Очнись, невеста, жениху плохо!
– Что?
– села на одре Евфимия.
– Что ты говоришь?
– Носом хлещет кровь. Причастие принять не мог. Дьякон Дементей и чёрный поп Осия ноздри князя бумажками затыкали.
– Зачем бумажками?
– Чтобы причастить.
Всеволожа наконец пришла в себя, опрянулась, собралась с мыслями.
– Срочно скачи к амме Гневе за Калисой. Лучшего скакуна возьмёшь. Набью рублями
Тут Раина села на сундук, замотала головой.
– Вотще стараться! Что у князя порча, это вижу.
Кто испрокудил, неведомо. А подслушала поповское соборование - дьякон тебя винит, мол, жениха испортила, даже допускать к нему считает вредным. Священноинок его усовещивает: дескать, грех, не знаючи, вчинять вины. Однако же обмолвился, знахарство, мол, тут непотребно. Помощь - токмо Бог.
– А что ж князь?
– спросила Всеволожа.
– Сделался глухой, как тетерев, - расширила глаза Раина.
– Тебя зовёт, не умолкая. Дементей с Осией его не слушают. Тоже тетерева глухие!
Евфимия скорее - в дверь, опрометью на половину князя…
В сенях увидела Осию со святыми дарами. В дверях стоял Дмитрий, держа у носа красный платчик.
– Любезная моя! Взойди поскорее.
В покое были Дементей, немногие бояре с Дионисьем Фоминым.
– Вот только приобщился святых тайн, - сказал князь невесте. Усадил на стольце, сам лёг.
– Теперь станет лучше!
Принял яства, что челядинец внёс на деревянном блюде, вкусил толику от ух мясных и рыбных, испил чашу вина. Потом взял за руку боярышню, глянул на приближенных:
– Выступите вон. Дайте упокой.
Среди бояр возникло оживление, как бы тяжесть спала с плеч.
– Князюшка лучшает, - сказал дьякон.
– Идемте, други, посидимте у меня, - пригласил Фомин, живущий ближе всех к княжому терему.
– Ещё не поздно.
Дверь закрылась. Дмитрий сжал руку Евфимии.
– Прости, невестинька, мои недуги. Смешные люди, - отозвался о боярах.
– Мнят, будто не кровь у меня носом, а кровавый пот. С чего бы даже пот? И глухота… И ещё чую, будто бы болячка внутри движется.
– Бога ради!
– молила Евфимия.
– Дозволь послать к Мамонам, привезть Калису. Целительница, коей всё подвластно!
Говорила громко на ухо болящему. Он запротестовал:
– Ни в коем разе! Мамонам в огненной геенне гореть за смерть батюшки. Их ведьм - подалее от порога! Скрепя сердце принял Раину. Скажи, - привлёк вплотную невесту князь, - Раина - не ведьма?
Всеволожа пришла в уныние. Больной откинулся на подушки.
– Мой мир телесный желает сна. Побудь со мною. От тебя токи сладостные. Ты - источник жизни. С тобою воспряну духом, люболюбная моя неве… невестинька Евфи…
Она сжала его руку. Рука стала холодеть. Глаза раскрылись, но взирали несмысленно. Уста шевельнулись - ни звука. Она приникла - ни шёпота!
Боярышня стремглав покинула
– Князь Дмитрий Юрьевич отходит!
Первым прибежал дьякон Дементей. За ним - Осия в епитрахили. Скоро стали скапливаться бояре.
Князь уже не подавал признаков жизни. Евфимия, склонясь, припала к устам… Показалось, приняла последнее воздыхание…
Невеста отступила под чтенье канона на исход души. Осия подошёл к жениху.
– Что он делает с князем?
– спросила Всеволожа боярина Фомина.
– Загнёте ему очи и покры его, - ответил рядом стоящий дьякон.
– Идемте, изопьём мёду за упокой души новопреставленного, - позвал Дионисий Фомин бояр.
Евфимия недолго пребывала наедине с покойником. Пришёл дьякон с толстой книгой, положил Псалтирь на аналой, отстегнул застёжки… Потекло заупокойное чтение:
– «Внегда призвати ми, услыша мя Бог правды моея. В скорби распространил мя еси. Ущедри мя, и услыша молитву мою. Сынове человечестии! Доколе тяжкосердии векую любите суету и ищете лжи? И уведёте, яко удиви Господь преподобного своего»…
Слушая Псалтирь, невеста глядела на усопшего, как на живого, не верила, что мёртв. Будто смежил очи при кудесном усыплении. Будто ищет душой: в грядущее ли воспарить, остаться ли в настоящем. Ближе подступила к смертному одру, низко склонилась к лику жениха. И слово за словом воскресло в памяти заклинание Агафоклии. К месту ли оно? Не отгонит ли спящего от бодрствующей? Однако же слышала его Всеволожа не только засыпая ради паломничества души, но и пробуждаясь, возвращаясь к оставленному. Разум умолк. Сердце затрепетало надеждой. Уста сами по себе выговаривали заветные слова:
– Ходит сон по сенюшкам, дрёма по новым. Сон, что лучше отца с матушкой, сон, что смерти брат. Смертушка-смерёдушка, не наглая, что от внезапности, не немощная, что от хвори, не несчастная, что от случая, не насильственная, что от зла, смешивайся со сном!.. Кому сон, кому явь, кому сон, кому быль… Пронеси, Бог, сон мороком!..
Не заметила, как Дементей прервал чтение Псалтири. Не почуяла, как приблизился. Ополохнулась, услыхав грозный шёпот:
– Сгинь, злосчастная!
Дьякон, аки громовержец, потрясал над ней готовыми покарать руками. Тут только осознала всё своё святотатство, молнией выскользнула из княжеского покоя…
Вбежав к себе в боковушу, пала ничком на одр. Раины по милости судьбы не было. Никто не мешал корить себя мысленно и изустно. То-то горе на неё грянуло! То-то лишило разума! Божий дар за её мытарства, дар взаимной любви, отнят дьявольской силой. И вот она, поддавшаяся беде, сама почти в руках дьявола…
– Боярышня, - прозвучал над ней растерянный, перепуганный голос Дементея, - князюшка тебя кличет. Поль к нему.
Евфимия поднялась, глянула в страшные очи дьякона, сама вся дрожа, осенила его крестом.