Основы изучения языкового менталитета: учебное пособие
Шрифт:
I. Пространство и время в языковой картине мира. Выражение пространства и времени в языке обусловливает наличие такой важной структурной черты устройства большинства языков, как разграничение имени и глагола. Условно говоря, в языке имя предназначено для выражения пространства и его «заполненности» объектами, а время для выражения времени и его «заполненности» процессами и событиями.
Об этом хорошо сказано в новой книге Б.А. Успенского «Ego loquens: Язык и коммуникационное пространство» (2007): «Как категория времени, так и категория вида в конечном счете отражают восприятие временного процесса. Если специфические глагольные категории имеют первичную временную семантику, выражая отношения во времени, то такая специфическая именная категория, как падеж, имеет первичную пространственную семантику, выражая отношения в пространстве. Грамматическое противопоставление имени и глагола соответствует, таким образом, различению пространства и времени как основных категорий нашего познания. Действительно, имена в принципе ассоциируются с объектами, глаголы – с процессами: предполагается, что объекты находятся в (трехмерном) пространстве, тогда как процессы протекают (осуществляются) во времени. Таким образом, грамматическое различие между именем и глаголом имеет, по-видимому,
Как уже отмечалось, пространство и время в языке существенно отличаются от пространства и времени в научной картине мира. В физике пространство и время мыслятся как объективно существующие характеристики универсума, не зависящие от человека, которым присущи стабильные свойства, полагающиеся универсальными константами для окружающего нас физического мира. В языковой картине мира отражена, по словам Ю.Д. Апресяна, так называемая «наивная физика пространства и времени», которая является в определенной мере релятивистской, хотя и в другом смысле, чем эйнштейновская: «Пространство и время релятивизированы взглядом говорящего на мир». В этом взгляде говорящего на мир прежде всего отражены его обыденные, житейские представления, в которых присутствуют донаучные (архетипические, мифологические и т. п.) компоненты.
Все это в полной мере относится и к восприятию пространства, которое не сводимо к «трехмерной пустоте», к математическому, объективному пространству. Язык описывает заполненное, «обжитое человеком» (В.Н. Топоров), антропоцентричное пространство. Это выражается, например, в том, что пространственные представления могут обозначаться посредством метафоры по образу частей человеческого тела: горный хребет, подножие горы и пр. Слова, первоначально обозначающие пространство, приобретают эмоционально-оценочное содержание, связанное с духовным миром человека: так, в оппозиции верх/низ верх соотнесен с совершенством, а низ, напротив, с негативными свойствами (высокие чувства, но низость): в оппозиции правый / левый за правым закреплено понятие правильности. Относительные пространственные обозначения типа высокий / низкий, далекий / близкий могут метафорически переноситься на выражение нравственно-психологического содержания.
Так, в русском языке слово крутой может получать положительную, а слово плоский – отрицательную коннотацию. Причем различные показатели по-разному реагируют на выражение коннотаций духовного плана. Так, например, почему глубокий ум, но высокая нравственность, а не наоборот – ср. глубокая страсть, но не *высокая страсть? А если возможны оба прилагательных в одном контексте, то они различаются по выражаемому признаку: например, в словосочетании глубокое чувство прилагательное глубокий выражает силу и интенсивность признака, а в словосочетании высокое чувство в прилагательное высокий означает духовно-нравственную оценку. Очевидно, слово высокий имеет в своей семантике нравственный компонент смысла, а слово глубокий – нет. Предлоги и приставки с первичным пространственным значением (например, вне / внутри) переосмысляются как выразители чисто человеческих отношений: ср. быть вне критики или околоспортивные интересы.
Однако при этом антропоцентризм выражения пространства в языковой картине мира обязательно получает национально-специфичную окрашенность. Так, для русской языковой картины мира актуальной и особо значимой представляется идея открытого пространства – воля, приволье, раздолье, простор. Любопытно, что пространственный, т. е. внешний компонент входит в семантическое толкование слов, обозначающих русские лингвоспецифичные понятия, которые характеризуют внутренний мир человека. Так, удаль, по мнению Д.С. Лихачева, – это храбрость, помноженная на простор, а тоска – это, наоборот, утеснение, т. е. лишение пространства.
В грамматике специфика пространственного восприятия связана с особенностями пространственного дейксиса – относительных наречных показателей пространства типа здесь / там, далеко / близко. По мнению Ю.Д. Апресяна, пространственный дейксис организован в языке с учетом понятия «пространство говорящего» (то же верно, впрочем, и для временного дейксиса). Это подтверждается здесь = 'в том месте, где находится говорящий или где он в момент речи мыслит себя'; там = 'в месте, отличном от того места, где находится говорящий или где он в момент речи мыслит себя'. Таким образом, предлагается считать, что в действительности важны не столько фактические физические пространства и времена, сколько способ их восприятия говорящим. Скажем точнее: в наивной картине мира способ восприятия имеет приоритет перед действительным положением вещей. Когда он расходится с фактами, предпочтение при осмыслении высказывания отдается ему.
Так, для носителей русского языка, наряду с универсальными показателями далеко / близко существенным является наличие дублетов, обозначающих так называемое человеческое измерение, которое включает обязательную оценку с позиции субъекта – вдалеке, невдалеке, вдали, неподалеку, вблизи и пр. Ср. приводимый Е.С. Яковлевой пример: Я живу вдали от Большого театра и Я живу далеко от Большого театра, где вдали актуализует сему содержательной разъединенности (вдали от его дел, интересов), а далеко – чисто пространственную удаленность.
Аналогично вдалеке /
Крайне антропоцентрично, по мнению Тань Аошуан, представлена картина пространства в китайской языковой картине мира. Так, в китайском языковом сознании дистанционная оценка «далеко» ассоциируется с путем, а не с расстоянием, лежащим между двумя точками. «Далеко» – это значит, что понадобится много времени для преодоления такого пути. Поскольку большое расстояние между точками по вертикали нельзя описывать в терминах пути – понятия, связанного с освоением человеком пространства автономным или неавтономным способами, слово yuan не может сочетаться с ориентирами shangmian «наверху» или xiamian «внизу». Его естественным «спутником» является слово qianmian «впереди», которое по умолчанию входит в толкование самого слова yuan «далеко». Таким образом, естественный «партнер» слова shangmian «наверху» – это gao «высоко», а слова xlamian «внизу» – слово shen «глубоко», если описываемый объект находится в замкнутом пространстве. Отсылка к объекту, находящемуся далеко внизу в открытом пространстве, осуществляется единственным показателем xiamian «внизу», а функцию второго параметра берут на себя другие средства или просто широкий контекст.
Существуют и другие подтверждения нашего предположения о том, что дистанционная оценка yuan «далеко» связана с понятием «путь, дорога, пройденная человеком». Приведем два примера, в которых наречие yuan «далеко» применено при описании пространства, имеющего вертикальную ориентацию.
(1) а. Стадо уже было далеко внизу (пастух спускается с гор)
б. Yang qun yi yuanyuan de zai shan xia le = yuanyuan de zou zai
qianmian, dao le shan xia —
букв. 'Стадо уже далеко прошло вперед и сейчас находится внизу горы';
(2) а. Далеко на вершине горы есть храм.
б. Shan hen gao, shan ding shang you zuo miao, cong zhe li zou hen yuan (= lu hen yuan) —
букв. 'Гора очень высока, на вершине есть храм, очень далеко отсюда';
Как видно, в обоих примерах китайское слово yuan «далеко» привязано к идее пути, который ведет куда-то.
При рассмотрении связи языкового мышления с типичным ландшафтом возникает вопрос, можно ли определить характер языкового мышления исключительно на основании поведения пространственных показателей? Ведь, как мы уже видели, в китайском языке вообще недопустимо наложение дистанционных показателей на стратификацию по вертикальной оси. Другими словами, в китайском языке невозможно метафорическое употребление слова yuan «далеко» для выражения большой дистанции.
Известно, что горы занимают 60 % площади Китая. Тем не менее, это вовсе не означает приоритета «горного» языкового сознания. Очаг китайской цивилизации – бассейн Желтой реки, где развивалось сельское хозяйство. Здесь языковые категории дистанции порождались в процессе «обживания» и «освоения» окружающего пространства, на периферии которого находились гористые местности, со свойственной им вертикальной ориентацией. Невозможность для китайцев переноса понятия «далеко» в другую плоскость объясняется еще и тем, что оно входит в иное ассоциативное поле, связанное с процессом освоения пространства – прохождения человеком «пути» [Тань 2004: 26–28].
В целом можно присоединиться к выводам Е.С. Яковлевой в книге «Фрагменты русской языковой картины мира (модели пространства, времени и восприятия)» (1994). Характерной особенностью языкового отражения пространства (по сравнению, скажем, с пространством геометрическим) является семантизация расстояния. Именно этот критерий лежит в основе выделения языковых моделей пространства. Существование в языке абсолютных и относительных оценок расстояния свидетельствует о релевантности (и даже фундаментальности) для описания пространства такого параметра, как человеческое измерение. Абсолютность показателей «окрестности говорящего» определяется не только семантикой 'наблюдение' у некоторых из них, априори задающей дистанционную закрепленность соответствующего показателя и «разворачивающей» пространство (как область наиболее стандартных описаний) по горизонтали от говорящего. И не обладающие семантикой непосредственного восприятия наречия неподалеку, поблизости указывают на обжитое пространство. «Окрестность говорящего» – это область пространства, соизмеримая с человеком, результат освоения и «собирания» пространства. «Окрестность говорящего» можно было бы назвать архаической моделью пространства, поскольку она отражает восприятие пространства древним человеком, а именно – это та часть пространства, которую он способен непосредственно воспринять, в той или иной мере самостоятельно освоить и узнать [Яковлева 1994].
Восприятие времени в языке также отличается своей спецификой. Е.С. Яковлева пишет, что в отличие от так называемого «астрономического» времени, время в языке обусловлено особенностями человеческой деятельности в мире. Время как бы «присваивается» субъектом – очеловечивается, одушевляется: в мое время, в свое время, твое время вышло, его время истекло. Само слово время зачастую обозначает человечески обусловленный срок: время работать. Слово время во многих языках может переосмысляться в качестве одушевленной сущности: время бежит. Мифологическая идея цикличности времени отражается в таких словосочетаниях на лексическом уровне, как круг времен, кольцо времени, Время вернулось на круги своя.