Основы изучения языкового менталитета: учебное пособие
Шрифт:
При этом даже прилагательное, на денотативном уровне обозначающее 'что-то плохое', приобретает коннотацию 'чего-то хорошего', если присоединяет этот суффикс – например, плохонькая: Олег увидел Шулибина. Тот сидел на плохонькой узкодосочной скамье без спинки (А.И. Солженицын).
Кажется, что никакого такого чувства к объекту, по крайней мере, с обязательностью выражаемого прилагательным, тут передаваться не может. Ведь едва ли может возникнуть «хорошее чувство» к плохой скамье, на которой кто-то сидит. И тем не менее некое свободно летящее 'хорошее чувство' здесь на самом деле выражено и обычно направлено к лицу, о котором идет речь в предложении. Так, фраза
А. Вежбицкая делает важное обобщение: «Характерные для русской культуры чувства, такие, как, например, смешанное с теплотой сострадание или чувство жалости, часто эксплицитно выражаются в предложениях, в которых мы не найдем явного упоминания каких-либо бед или несчастий; при этом их английский перевод уже никаких таких смыслов не содержит».
Иными словами, эти уменьшительные прилагательные являются уменьшительными только по форме: реально они могут передавать очень широкий спектр чувств: восторг, очарование, привлекательность, жалость, интерес и др. Поэтому, чтобы объяснить столь широкий разброс допустимых интерпретаций, А. Вежбицкая вводит в толкование прилагательного представление о неопределенном свободно плавающем 'хорошем чувстве', не обязательно направленном на человека или вещь: 'когда я думаю о X, я чувствую что-то хорошее'.
В нашей терминологии этот неопределенный компонент в толковании и есть национально-культурная коннотация. Национальная специфичность этой коннотации выявляется в сопоставлении, например, с польским языком. Так, польские соответствия английских прилагательных типа new 'новый', cheerful 'неунывающий, веселый' или yellow 'желтый' могут употребляться с диминутивным суффиксом только в референции к чему-то очаровательному, но не к жалостному или интересному. Например, поэт Адам Мицкевич мог сказать о молодых полячках, что они wesolutkie jak mlode koteczki 'жизнерадостные + уменьш., как молодые котята' (и, следовательно, очаровательные), но по-польски нельзя сказать *Co nowiutkiego? 'Что новенького?' или *Opowvedz nam cos wesolutkiego! 'Почему бы тебе не рассказать нам что-нибудь веселенькое!'.
А то, что это именно коннотация, доказывает следующий вывод об участии этого неопределенного представления в «общей эмоциональной окраске русской речи»: «Поскольку прилагательные с суффиксом – еньк– очень часто встречаются в русской прозе и в русской бытовой речи и поскольку их сфера употребления необычайно широка, они в значительной мере определяют общую эмоциональную окраску и тональность (выделено нами. – Т.Р) русской речи. То, какое именно чувство передается, зависит каждый раз от контекста, но в целом эмоциональная температура (выделено нами. – Т.Р.) текста весьма высокая – она гораздо выше, чем у английского текста, и выше, чем в других славянских языках» [Вежбицкая 1997: 54–55].
Другое ценное наблюдение А. Вежбицкой касается разного грамматического способа представления содержательно идентичных эмоций в русском и английском языках. По ее наблюдениям, эмоциональная ориентация русского языкового менталитета отличается тем, что эмоциональные состояния
Подобного рода прилагательные и псевдопричастия обозначают пассивные эмоциональные состояния, а не активные эмоции, которым люди «предаются» более или менее по собственной воле. Напротив, глаголы эмоции подразумевают более активную роль субъекта. Различия между процессуальным значением глаголов типа worry и стативным характером прилагательных и псевдопричастий типа worried и happy отражается в том, что человек, который беспокоится о чем-то, сосредоточенно об этом думает и потому испытывает чувства, сопряженные с его мыслями: поэтому глагольная форма коннотативно предполагает определенную продолжительность эмоции и внутреннюю активность субъекта, в то время как состояние быть обеспокоенным, напротив, выражает пассивность и обусловлено внешними причинами и / или причинами, возникновение которых отнесено к прошлому.
Имеется, по-видимому, еще один признак, по которому различаются глагольная и адъективная модели. Речь идет о противопоставлении чувства и внешнего его проявления. Обычно эмоции, обозначаемые эмоциональными глаголами, в отличие от тех, что передаются эмоциональными прилагательными, проявляются в действиях, причем обычно таких, которые доступны внешнему наблюдению. Например, человек, который радуется, скорее всего, производит какие-то действия, порожденные этим чувством, – танцует, поет, смеется и пр.
Любопытно, что в английском языке подобного рода непереходных глаголов очень мало: worry 'беспокоиться, волноваться', grieve 'горевать, огорчаться', rejoice 'радоваться', pine 'изнывать, томиться' и еще несколько. По-видимому, в современном английском языке постепенно исчезает целый семантический класс глаголов (rejoice, например, является в определенной степени устаревшим и стилистически возвышенным, pine обычно употребляется иронически и т. д.).
А. Вежбицкая делает важный вывод, что это не «случайно», а отражает важную особенность англо-саксонской культуры – культуры, которая обычно смотрит на поведение, без особого одобрения оцениваемое как «эмоциональное», с подозрением и смущением. В этой связи можно обратить внимание на то, что английские непереходные эмоциональные глаголы, как правило, выражают негативные, неодобрительные оттенки: ср. sulk 'дуться, быть мрачным, сердитым', fret 'раздражаться, беспокоиться, волноваться'… Англичанам не свойственно «отдаваться» чувствам. Сама культура побуждает их be glad, а не rejoice ('быть радостным', а не 'радоваться') [Вежбицкая 1997: 38–41].
Завершая характеристику мира ценностей в языковом менталитете, следует сказать, что познание и оценивание мира в слове, будучи как бы «двумя сторонами одной медали», определяют особенности практической деятельности человека в мире, систему его жизненных установок, поведенческих норм и стереотипов, т. е. мотивационно-прагматический уровень языкового менталитета. С другой стороны, верно и обратное: именно система целей, мотивов, потребностей и реакций в поведенческой сфере обусловливают избирательную направленность, определенный ракурс познавательной и оценивающей деятельности.