Основы изучения языкового менталитета: учебное пособие
Шрифт:
В другой своей книге «Ego loquens» Б.А. Успенский анализирует некоторые вербальные формы русского анти-поведения. Так, например, фраза приди вчера выступает у русских как заклинание против злого духа; это никоим образом не оксюморонная шутка – злой дух отсылается в другое время, подобно тому как он может быть послан в другое место; вместе с тем здесь находит отражение представление о перевернутом характере потустороннего мира по отношению к здешнему, посюстороннему миру.
Не менее характерны ритуальные песни, где описывается магическое анти-поведение, т. е. обратное, перевернутое поведение, признаваемое необходимым для контакта с потусторонним миром или его представителями. Так, при совершении обряда «опахивания» селения, направленного на изгнание эпидемической болезни (которая воспринималась как злой дух), женщины и девушки, совершавшие этот обряд, пели:
Вот диво, вот чудо!ДевкиСледует иметь в виду, что и пахота, и посев являются в нормальном случае специфически мужскими занятиями: женщины этим не занимались. Перевернутость поведения при «опахивании» усугубляется тем, что магический круг, охраняющий селение, совершается против солнца, т. е. против часовой стрелки (при том что народные обряды, направленные на предупреждение порчи, увеличение благосостояния и т. п., предусматривают круговое движение по солнцу, т. е. по часовой стрелке), что этот обряд исполняется ночью или же на заре, что участницы снимают с себя платки и пояса или даже раздеваются донага (при этом простоволосость и беспоясность приписываются облику нечистой силы); наконец, обряд этот может совершаться не с песнями, а в ритуальном молчании, которое представляет собой разновидность речевого анти-поведения. Эта перевернутость поведения и отражается в песнях, которыми сопровождается данный обряд.
Итак, описание мира с перевернутыми связями может восприниматься как в мифологическом (или фантастическом), так и в комическом ключе. С одной стороны, широко распространено представление о перевернутости потустороннего (загробного мира): у самых разных народов бытует мнение, что на том свете правое и левое, верх и низ, переднее и заднее и т. п. меняются местами, т. е. правому здесь соответствует левое там, солнце движется в загробном мире с запада на восток, реки текут в обратном направлении; когда здесь день, там ночь, когда здесь зима, там лето, и т. д. и т. п. Такого рода представления проявляются в ритуальном поведении (в частности, в магических обрядах): предполагается, что при общении с потусторонним миром необходимо вести себя наоборот, т. е. обратным по отношению к обычному образом (например, действовать левой рукой, пятиться назад, переворачивать предметы, переодеваться в платье противоположного пола и т. п.) [Успенский 2007: 176–177].
Таким образом, мы можем говорить о разных функциях и типах анти-поведения – сакральной, ритуальной, символической, комической и даже дидактической.
Помимо анализа отдельных языковых проявлений поведенческой сферы можно, видимо, говорить и о национальной специфике поведенческой стратегии в целом. Разные культуры по-разному относятся к тому, что считать ключевым в общении с другими людьми. Об этом рассуждает В.В. Красных в книге «Этнопсихолингвистика и лингвокультурология» (2002). Так, этнопсихологи различают высококонтекстные и низкоконтекстные культуры. Имеется в виду следующее: на что обращается большее внимание – на содержание сообщения, т. е. что говорится, или на «контекст» общения, т. е. как говорится, с кем и в какой ситуации происходит общение. По этому признаку (в том числе) противопоставляются, например, культуры «индивидуалистические западные» и «коллективистские», к числу которых относятся многие восточные культуры. Например, по свидетельству Г. Триандис, в американской культуре высоко ценится содержание общения, в дискуссии американцы стремятся сразу точно и четко высказать основную идею и главный аргумент, чтобы спровоцировать интерес к остальной информации. И вместе с тем американцы в обычной повседневной речи часто обмениваются «ритуальными» вопросами, не предполагающими ответов в истинном смысле этого слова (типа «Как дела?»).
Для ситуативно обусловленных и контекстно ориентированных культур характерна значительная неконкретность и неопределенность дискурса, желание избегать категоричности в речи. Так, японцы стараются избегать прямых вопросов и прямых ответов и всячески уходят в своей речи от использования прямого отрицания «нет». Кроме того, для коллективистских культур характерна и большая дифференциация эмоциональных категорий, проявляющаяся в богатстве языковых средств, служащих для выражения эмоций. Те же японцы имеют множество названий различных типов улыбок: надменная неопределенная улыбка, профессиональная улыбка, социальная улыбка, изображаемая для соблюдения благопристойности, довольная улыбка человека в возрасте и др. Кроме того, в японской культуре различаются и разные виды смеха (некоторым из них современные японцы обучаются на специальных курсах) и слова, их обозначающие. Помимо этого, до сих пор в японском языке сохраняется до десятка форм личного местоимения 2-го лица единственного числа, которые используются при общении с детьми, учениками, слугами [Красных 2002: 225–226].
Итак, все указанные виды национально-обусловленного поведения, выраженные в словесных формах, как уже говорилось раньше, представляют собой определенным образом организованный «код» поведения. Отсюда вполне обоснованным выглядит вопрос о строевых элементах, о единицах этого кода.
5.3. Основные единицы мотивационно-прагматической сферы в языковом менталитете
Специфика разнообразных единиц мотивационно-прагматической сферы в языковом
Речевые действия. Даже при беглом взгляде на особенности поведения человека в социуме можно с удивлением обнаружить, насколько огромным оказывается в нашей поведенческой сфере количество действий, которые являются чисто речевыми. Они не просто выражаются с помощью речи, но сама их суть заключается в произнесении слов. Попробуйте, например, осуществить действие извинения или знакомства при помощи жестов или вообще невербально. Вот далеко не полный список такого рода действий, которые целиком и полностью являются речевыми, т. е. не осуществятся без произнесения определенных слов: объясняться в любви, увольняться с работы, объявлять войну, завещать имущество, гарантировать поставку, клясться в вечной преданности, вступать в брак, поздравлять с днем рождения, молиться в церкви, вести дискуссию, приговаривать к заключению, учить детей и т. п.
Существует теория, согласно которой любое высказывание есть совершение какого-либо действия, т. е. в нашей терминологии – акт поведенческий. Основы этой теории, которая так и называется – «теория речевых актов» (speech act theory), заложены английским философом Джоном Остином (1911–1960) и американским философом Джоном Роджерсом Серлем (р. 1932).
Дж. Остин в книге «How to do things with words» (в русском переводе «Слово как действие») показал, что речевое высказывание всегда представляет собой совершение определенного действия при помощи слов, потому что выражает некое намерение говорящего добиться от слушающего определенной ответной реакции.
Как пишет в своей работе «Что такое речевой акт?» Дж. Р. Серль, вопреки распространенному мнению, основной единицей языкового общения является не символ, не слово, не предложение и даже не конкретный экземпляр символа, слова или предложения, а производство этого конкретного экземпляра в ходе совершения речевого акта: «Совершение иллокутивного акта относится к тем формам поведения, которые регулируются правилами. Я постараюсь показать, что такие действия, как задавание вопросов или высказывание утверждений, регулируются правилами точно так же, как подчиняются правилам, например, базовый удар и бейсболе или ход конем в шахматах».
Теория речевых актов началась с обнаружения Дж. Остином особых глаголов, которые он назвал перформативными. Именно они и представляют собой речевые действия, которые лежат в основе всех наших речеповеденческих актов.
В. Руднев описывает суть открытия Дж. Остина следующим образом. Прежде всего Дж. Остин заметил, что в языке существуют глаголы, которые, если поставить их в позицию 1-го лица ед. числа, аннулируют значение истинности всего предложения (т. е. предложение перестает быть истинным или ложным), а вместо этого сами совершают действие. Так, председатель говорит:
1) Объявляю заседание открытым;
– или священник говорит жениху и невесте:
2) Объявляю вас мужем и женой;
– или я встречаю на улице пожилого профессора и говорю:
3) Приветствую вас, господин профессор;
– или провинившийся школьник говорит учителю:
4) Обещаю, что это никогда не повторится.
Во всех этих предложениях нет описания реальности, но есть сама реальность, сама жизнь. Объявляя заседание открытым, председатель самими этими словами объявляет заседание открытым. Такие глаголы Дж. Остин назвал перформативными (от англ. performance – 'действие, поступок, исполнение'). Предложения с такими глаголами были названы перформативными актами, чтобы отличить их от обычных предложений, описывающих реальность типа Мальчик пошел в школу [Руднев 1997: 318–320].
Классическая форма перформативного предложения имеет подлежащее, выраженное личным местоимением 1-го л. ед. числа, и согласованное с ним сказуемое в форме изъявительного наклонения настоящего времени активного залога. Например, (Я) обещаю вам исправиться.
В целом оказалось, что перформативных глаголов в языке довольно много: клянусь, верю, умоляю, сомневаюсь, подчеркиваю, настаиваю, полагаю, расцениваю, назначаю, прощаю, аннулирую, рекомендую, намереваюсь, отрицаю, имею в виду и др. – по некоторым данным, до 300. Именно перформативные высказывания и выступают ядром области речевых действий как речеповеденческих единиц в языковом менталитете.
Речевые действия перформативного типа имеют ярко выраженную национально-культурную специфику. Так, Анна А. Зализняк выявляет своеобразие русского глагола подобного типа – просить. Как известно, например, в английском и во французском языке не различаются идеи, выражаемые русскими глаголами спросить и попросить. Этот факт обращает на себя внимание, потому что для русского языка отношения между глаголами спросить и попросить весьма далеки от синонимических; разница между ними сохраняется в том числе в контексте, где оба глагола возможны, ср. спросить совета и попросить совета.