Основы изучения языкового менталитета: учебное пособие

Радбиль Тимур Беньюминович

Действительно, их значения имеют довольно существенную общую часть: 'Я хочу, чтобы ты для меня [нечто сделал]' – соответственно, 'сообщил нужную мне информацию' или 'совершил нужное мне действие'. Однако с точки зрения русского языка различие здесь более существенно, чем сходство. Почему? Так, глагол просить отличается от английского to ask в том отношении, что просящий неизбежно оказывается «в положении просителя», т. е. в положении несколько униженном, просьба – это обращение «снизу вверх». Тем самым просьба – это всегда просьба об одолжении. Чтобы не оказаться в этом положении, многие люди сознательно избегают ситуации просьбы, добиваясь от других людей совершения нужных им действий иными средствами.

Помимо чисто знаковой функции перформатива, т. е. осуществления определенного типа речевого акта, произнесение слова прошу ставит говорящего в «низшее» положение по отношению к адресату (независимо от реальной иерархии их статусов: акт просьбы возможен

по отношению как к «высшему», так и к «низшему»). В этом русский глагол просить сближается с английским глаголом to beg, о котором А. Вежбицкая пишет, в частности, что «begging предполагает униженную, жалкую позицию: просящий дает понять, что он трактует своего адресата как человека, имеющего над ним власть». Однако этическая окраска русской просьбы существенно иная. В просьбе имеется компонент вроде следующего 'Я предполагаю, что ты это сделаешь, потому что я предполагаю, что ты хочешь, чтобы мне было хорошо'. Одновременно просьба включает обещание благодарности: фраза Я тебя прошу означает, в частности, 'я буду чувствовать, что я тебе обязан'. Русская просьба тем самым означает вовлечение адресата в определенный тип отношений, где у каждого из участников предполагается наличие некоторых «добрых чувств» по отношению к другому. Обращение к человеку с просьбой означает тем самым вторжение в чужую личную сферу – не только в том смысле, что от человека ожидаются какие-то действия, а прежде всего в том, что ему навязываются определенные чувства. И что наиболее характерно – просьба входит в число обычных, ежедневно производимых действий, является элементом быта, а глагол просить (Надо попросить брата, соседа, дядю Васю и т. п. это сделать) – характерным признаком русского дискурса.

Как представляется, этот факт хорошо вписывается в общую картину поведенческих стереотипов, отраженных в русском языке, а именно: неуважение к идее приватности; глубоко укорененная идея, что человек часто не делает того, что обязан, и делает то, чего не обязан делать (то, что можно, оказывается реально нельзя, а то, что как бы нельзя, на самом деле можно, и т. д.); ощущение неподвластности человеку окружающих его обстоятельств и готовность попросить о помощи, но одновременно – и готовность выполнить просьбу, обыденность обоих этих действий. Ничего этого нет в глаголе спрашивать, лишенном каких-либо специальных этических пресуппозиций или импликаций [Зализняк, Левонтина, Шмелев 2005: 282–285].

Формулы речевого этикета. Речевой этикет выступает как отражение в современной поведенческой сфере древних типов ритуального поведения: сегодня эта сфера обладает повышенной социальной и культурной значимостью, потому что от ее правильной актуализации зависит очень многое в социальной и культурной «температуре» общества и в социальной и культурной идентичности личности. Тщательно разработанные ритуалы обращений, просьб, отказов, извинений имеют целью достижение толерантности в отношениях между людьми и предотвращение возможных конфликтных ситуаций. Поэтому важность «хороших манер» заключается в том, что они способствуют объединению участников общения, достижению взаимопонимания и согласия.

Область речевого этикета из всех речеповеденческих единиц обладает, пожалуй, максимальной степенью семиотичности и, как следствие, национально-культурной обусловленности. Уже сами приветствия в разных культурах могут многое сказать об особенностях языкового менталитета носителей этих языков. Так, русское Здравствуйте отражает древнюю поведенческую установку этноса, состоящую в признании здоровья приоритетной ценностью для людей. Английское How do you do воплощает определенную утилитарно-прагматическую ориентацию англосаксонской культуры, в соответствии с которой главное для человека – его дело. В свою очередь любопытный материал из области китайского речевого этикета приводит О.А. Корнилов: «Известная шутка о том, что китайцы едят все, что ходит, ползает, плавает или летает, отражает не только объективную реальность, но и напоминает о том, что в национальной иерархии ценностей еда занимает чуть ли не самое важное место, что нашло отражение даже в формах речевого этикета: приветствие Ni chi fanla mei you? («Вы (сегодня) уже ели?») демонстрирует крайне внимательное, уважительное отношение к собеседнику и может использоваться даже при приветствии незнакомого человека. Студенты, узнав о том, что преподаватель пропустил специально отведенное для обеда время из-за того, что не все успели сдать экзамен, начинают искренне сомневаться в его душевном здоровье, а на шутливый риторический вопрос: «Вы живете, чтобы есть, или едите, чтобы жить?» – могут вполне серьезно ответить: «Я живу, чтобы есть» [Корнилов 2003: 217].

В.В. Красных рассказывает о такой особенности японского речевого этикета, как неприятие категоричности в межличностных отношениях. По

данным Сахоко Кадзи, Торико Хама и Дж. Райса, в японском сознании одно понятие незаметно перетекает в другое. Слишком четкие определения – источник потенциального риска разойтись во мнениях. В Японии не любят прямых вопросов так же, как и прямых ответов. Крайне редко японец скажет вам четкое «да» или четкое «нет». Нормальной реакцией будет скорее «Ма» или «Ма-ма», что в переводе означает что-то вроде «Ну-у, как бы это сказать…», «Пожалуй, что да…» или «Более или менее». Нет способа сказать четко «да» или «нет» – по крайней мере так, как эти слова понимаются на Западе. «Хай» чаще всего переводят как «да», однако на самом деле оно означает: «Я слышал Вас и понял Вас, и теперь думаю, что ответить». Иностранцы зачастую принимают «хай» за согласие, тогда как на самом деле за ним скрывается прямо противоположное. Есть способ сказать «нет» – только в тех случаях, когда отказ не вызовет обиды. Но японцы знают, когда они подразумевают «нет», даже если не произносят его вслух [Красных 2002: 215–216].

Русский речевой этикет содержит массу регистров межличностного общения, множество возможностей передать самые тонкие различия в статусе говорящих, в уровне официальности общения и в степени серьезности затрагиваемых вопросов. О.А. Корнилов справедливо задается вопросом: «Как, например, иностранец должен понимать многочисленные комбинации сочетаний «ты» и «Вы» с обращениями по имени, по имени и отчеству, по фамилии, по должности?» И «ты», и «Вы» может быть использовано в сочетании с каждой из четырех форм обращения. Без этнопсихологических комментариев в этом случае явно не обойтись, и иностранец обречен на непонимание, почему можно сказать и Сергей Петрович, ты мне позвони завтра, и Сережа, Вы мне позвоните завтра, а главное – что стоит за этими формами обращения, какие нюансы отношений между говорящими, каково соотношение и взаимодействие официальных статусных ролей и межличностных отношений?

Иностранца, вступающего в деловые контакты в России, поражает некая расшатанность статусных ролей и чувства субординации у русских. Всем известно их стремление как можно быстрее сократить дистанцию, перейти на «ты», на обращение по имени… У русских не приняты обращения к коллегам по званию, должности, обязательные в других культурах. Вместо безликого you (англ.) или ni (китайск.) и универсального mister (англ.), senior (испанск.), xiansheng (китайск.) и т. п. – целый набор самых разнообразных комбинаций, в каждой из которых только ухо носителя русского мировидения способно уловить и выделить оттенки отношений между говорящими. Диапазон этих отношений даже в сфере официального общения оказывается весьма широким: почтение, симпатия, доверительность, покровительственное отношение, неформальность отношений, фамильярность, отстраненность, холодность, пренебрежение, заискивание, подхалимство. Все эти отношения, бесспорно, существуют между участниками ситуации общения в любой культуре, но, как правило, они завуалированы предельно стандартизированными языковыми формами, языковыми трафаретами, не допускающими такой широчайшей амплитуды эмоциональных «довесков», как в русских обращениях от Сидорова, ты… до Лидочка Петровна, будьте добреньки …

К примеру, характерное для русских неприятие какой бы то ни было жесткой регламентации, строгой иерархии в отношениях, некий нигилизм проявляются не только в неопределенности лексического оформления статусных отношений между людьми, но и в пронизывающем все и вся духе иронии и самоиронии. Русские склонны к шутке, иронии, самоиронии и подначке по своей природе, и это может проявиться даже в серьезной обстановке переговоров. Почему, например, в 1998 году после двух «встреч без галстуков» руководителей России и Японии японская сторона вежливо заявила о том, что последующие встречи подобного уровня она намерена проводить только в форме официальных визитов? Не беремся утверждать, но возникает сильное подозрение, что причиной тому слишком высокая, с точки зрения японского менталитета, степень демократичности общения, когда главу государства могут и дружески приобнять, и экспромтом пошутить в его адрес. Думается, что японская приверженность иерархичности, церемониальности и формализованности отношений не «переварила» русской приверженности неформальности общения [Корнилов 2003: 88–89].

Прецедентные феномены. Понятие «прецедентные феномены» восходит к понятию «прецедентные тексты», введенному Ю.Н. Карауловым: «Назовем прецедентными тексты, значимые для той или иной личности в познавательном и эмоциональном отношениях, имеющие сверхличностный характер, т. е. хорошо известные и широкому окружению данной личности, включая ее предшественников и современников; и, наконец, такие, обращение к которым возобновляется неоднократно в дискурсе данной личности». Однако современная теория «прецедентности» ставит вопрос о прецедентных явлениях, которые имеют не обязательно вербальную природу (В.Г. Костомаров, Ю.А. Сорокин, В.В. Красных, Д.Б. Гудков и т. д.).