Особая папка «Барбаросса»
Шрифт:
Ген. Думенк. Я хочу поблагодарить от имени английской и французской делегаций за те ответы, которые были даны сегодня маршалом Ворошиловым на заданные нами вопросы. Некоторые из этих вопросов требуют, конечно, подробного и внимательного изучения. Мы готовы представить добавочные вопросы [117] , которые необходимы для этого конкретного изучения. Что касается дальнейших наших заседаний, то, может быть, мы зафиксируем дату следующего заседания для разрешения указанных вопросов. Это нам не помешает ожидать ответа на кардинальный вопрос...
117
На этом заседании советской делегации были вручены дополнительные
Маршал К. Е. Ворошилов. Остается решить вопрос, когда мы будем заседать. Советская миссия считает, что до получения ответа на поставленные ею вопросы мы должны будем прекратить работу нашего совещания. (Продолжительный разговор между адмиралом Драксом, генералом Думенком и генералом Хейвудом.)
Адм. Дракс. Нам предстоит еще много работы, которая не может быть выполнена без получения ответов на вопросы, которые мы хотели бы задать. Эта работа задержалась бы, если ответы не будут получены. По моему мнению, такая отсрочка не является желательной и необходимой и не в интересах трех миссий. Поэтому я предлагаю назначить следующее заседание на 20 или 21 августа, как этого пожелает маршал...
Маршал К. Е. Ворошилов. Советская военная миссия принимает предложение назначить следующее заседание на один из ближайших дней — на 20 или 21 — и спрашивает, какой день является для вас более приемлемым20 или 21 августа.
Адм. Дракс. Мы бы предпочли 21 августа. Это в том случае, если ответ из Парижа и Лондона не будет получен раньше. В противном случае мы попросим назначить день заседания раньше».
Дни пятый и шестой: реконструкция
Мы объединяем заседания 16 и 17 августа, ибо их течение весьма сходно. Теперь, когда мы знаем колоссальное напряжение тех дней, трудно даже заниматься комментированием тех (в известной мере второстепенных) вопросов, которые обсуждали Дракс, Хейвуд, Бернет, Локтионов и Вален 16 и 17 августа. Но эти вопросы надо было обсуждать.
Терпеливо заслушав своих коллег, маршал Ворошилов 16 августа дает почувствовать им серьезность положения. Это заметно в его оценке «принципов» Думенка, а еще больше — в повторении вопроса о проходе советских войск. 17 августа советская миссия, поистине набравшись терпения, продолжает разбор частных вопросов, например, представляет подробные сведения о советских ВВС. Со своей стороны, западные миссии продолжают бомбардировать советскую сторону детализированными вопросами. Я бы сказал, чересчур детализированными!
Вопрос Ворошилова — все еще без ответа. Дракс находит спасение в предложении отложить заседания. Он сам называет дату следующей встречи — 21 августа. Тем самым он подписывает фактический приговор уже зашедшим в тупик переговорам. Теперь уже ничто не может убедить советских делегатов в том, что можно рассчитывать на положительный ответ Англии и Франции. Н. Г Кузнецов рассказывает, что при докладе И. В. Сталину они услышали от него, что он не считает намерения англичан серьезными.
Судя по документам, к 16 августа Советское правительство еще взвешивало все «за» и «против». 16го В. М. Молотов беседовал с послом США в Москве Лоуренсом Штейнгардтом. США в переговорах не участвовали, но их близость к англо-французской дипломатии не составляла секрета. В. М. Молотов заявил Штейнгардту:
«Советское правительство относится со всей серьезностью к положению в Европе и к своим переговорам с Англией и Францией. Этим переговорам мы придаем большое значение, что видно из того большого времени, которое мы отдавали этим переговорам. Мы с самого начала относимся к переговорам не как к делу, которое должно закончиться принятием какой-то общей декларации. Мы считаем, что ограничиваться декларацией было бы неправильно и для нас неприемлемо. Поэтому как в начале переговоров, так и сейчас нами ставился вопрос так, что дело должно идти о конкретных обязательствах по взаимопомощи в целях противодействия возможной агрессии в Европе. Нас не интересуют декларативные заявления в переговорах, нас интересуют решения, которые имеют конкретный характер взаимных обязательств по противодействию возможной агрессии. Смысл этих переговоров мы видим только в мероприятиях оборонительного характера на случай агрессии, а в соглашениях о нападениях. Hа кого-либо мы не согласились бы участвовать. Таким образом, все эти переговоры мы ценим постольку, поскольку они могут представлять значение как соглашение о взаимопомощи для обороны от прямой и косвенной агрессии» [118] .
118
«История внешней политики СССР», часть I, стр. 340 — 341.
Однако Штейнгардт не проявил особого оптимизма и сказал наркому, что «необходимо подготовить Рузвельта на случай окончания переговоров, в особенности на случай их неудачи». Совершенно очевидно, что Штейнгардт пользовался не только советской информацией, а был также в курсе позиции Англии, Франции и Польши.
Несколько лет назад советский историк профессор В. И. Попов решил задать вопрос благополучно здравствовавшему адмиралу сэру Реджинальду Драксу: как он теперь смотрит на переговоры 1939 года и на вопрос о пропуске войск?
Дракс ответил ему следующим образом:
— Мне не раз задавал этот вопрос маршал Ворошилов. Я отвечал, что этот вопрос переговоров между правительствами едва ли является компетенцией военных миссий. Мы не желали и не предлагали, чтобы русские войска проходили через территорию Польши для того, чтобы атаковать Германию. Мы полагали, что можно было найти другое, более значительное решение... Мы могли бы согласиться с тем, что в случае, если бы на Польшу было совершено неспровоцированное нападение, Англия и Москва предпримут немедленные консультации с польским правительством об оказании помощи… [119]
119
«Военно-исторический журнал», 1963, М 12.
Вот и вся мудрость адмирала Дракса! А ведь он прекрасно знал, что даже в том гипотетическом случае, если бы Англия и Франция предприняли консультации, польское правительство заняло бы непреклонную позицию. Уже в ходе переговоров (это было 17 августа) Дyменк послал одного из своих помощников, капитана Боффра, в Варшаву для встречи с маршалом Рыдз-Смиглы. Но тот был непреклонен, заявив: «С немцами мы рискуем потерять свою свободу, с русскими мы потеряем свою душу» [120] . Источники позиции польского правительства нетрудно понять, если учесть, что лорд Галифакс в беседе с Гафенку — министром иностранных дел Румынии — однажды признался, что он не оказывал никакого давления на Польшу, дабы она согласилась пропустить советские войска [121] . Иными словами, источники несговорчивости Польши следовало искать в двойной игре англичан, которые ссылались на поляков, заявляя, что все-де зависит от Польши, и в то же время давали полякам понять, что те могут придерживаться своего авантюристического курса.
120
ИВОВСС, т. I, стр. 171.
121
G. Gafencu, ор. cit., р. 165.
Снова и снова Советскому правительству предлагалось, чтобы оно подписало договор, не имея фактически права ввода своих войск на территорию Польши. А это позволило бы немецким войскам, расправившись с польскими вооруженными силами, уже в сентябре 1939 года выйти к советским границам.
По этому поводу Александр Верт с полным правом писал:
«При всех условиях русским надо было самим готовиться к неизбежности нового гитлеровского натиска на Восток — против Польши. Причем не исключена была возможность, что немцы одновременно предпримут наступление также против прибалтийских государств, а возможно, и Румынии, а тогда фронт протянется от Балтийского моря до Черного...» [122] .
122
А. Werth, ор. cit., S. 44.