Особо опасен

Ле Карре Джон

— А вы с ним где будете спать? — спросила Аннабель, сама не понимая, какое, собственно, ей до этого дело.

— Пусть это тебя не беспокоит, дорогая. Тебе главное — хорошенько отдохнуть. У тебя был тяжелый день, а завтрашний будет не легче.

Если я засну, то проснусь в тюрьме, Аннабель.

#

Хотя Томми Брю находился не в тюрьме, ему было не до сна.

В четыре часа того же утра он улизнул из семейной постели и на цыпочках спустился в кабинет, где он держал свою адресную книгу. Против имени Джорджи значилось шесть телефонных номеров. Пять вычеркнуто, а шестой сопровожден пометой «сотовый К». «К» — то есть Кевин, ее последний из известных

ему адресов. По этому телефону последний раз он звонил три месяца назад, а трубку ей Кевин передавал уже и не вспомнить когда. Но сейчас он знал, с ней что–то не так. Нет, то не было предвидением. Или приступом паники. Будем называть вещи своими именами: отцовский страх.

Пользуясь сотовым, дабы на параллельном аппарате, что стоит прямо возле Митци на прикроватной тумбочке, не замигал характерный огонек, он набрал номер Кевина и, закрыв глаза, приготовился услышать вяловатый, растягивающий слова голос, который скажет ему, дескать, извини Томми, но Джорджи не расположена сейчас с тобой разговаривать, с ней все в порядке, она здорова, но не хочет расстраиваться. Однако на этот раз он потребует ее к телефону. Он будет настаивать на отцовских правах, пусть и несуществующих. Рок–музыка, внезапно на него обрушившаяся, поколебала его решимость. Как и голос Кевина на автоответчике, предлагавший оставить запись и тут же предупреждавший, что, поскольку ее все равно никто не прослушает, то не лучше ли сразу повесить трубку и перезвонить в другой раз… как вдруг на том конце раздался женский голос.

— Джорджи?

— Кто это?

— Это правда ты?

— Да, я, папа. Ты что, не узнаешь мой голос?

— Я не думал, что ты отвечаешь по этому номеру. Просто не ожидал. Как ты, Джорджи? Ты в порядке?

— У меня все отлично. Что–то случилось? У тебя такой голос… Как поживает новая миссис Брю? Господи, сколько у вас времени? Папа?

Он держал трубку на отлете, переводя дух. Миссис Брю ходит у нее в «новых» вот уже восемь лет. Ни разу не назвала ее Митци.

— Ничего не случилось, Джорджи. У меня тоже все отлично. Она спит. Я почему–то ужасно заволновался. Но ты в порядке. Ты в полном порядке, как я слышу. На прошлой неделе мне стукнуло шестьдесят. Джорджи?

Не надо ее подгонять, говорил ему ненавистный венский психиатр. Когда она уходит в себя, ждите, пока она сама вернется.

— У тебя что–то не так, папа, — заметила она таким тоном, будто они каждый день перезванивались. — Я подумала, что это Кевин звонит из супермаркета, а это ты. Ты меня огорошил.

— Вот уж не думал, что вы пользуетесь супермаркетами. Что он там покупает?

— Все подряд. Он сошел с ума. Сорокалетний мужик, который последние десять лет питался одними орешками, заявил мне, что дети — это альфа и омега. И теперь у него на уме только подгузники, костюмчики с заячьими ушами, кроватка с кружавчиками и коляска с защитным козырьком от солнца. Ты тоже был таким ненормальным, когда мама была мною беременна? Я пытаюсь ему объяснить, что мы на мели и что лучше все это вернуть в магазин, пока не поздно.

— Джорджи…

— Да?

— Но это же замечательно. Я ничего не знал.

— Я тоже об этом узнала пять минут назад.

— Господи, и когда же ты должна родить? Извини, если мне не следовало спрашивать.

— Еще сто лет в обед, а он уже ведет себя как беременный папаша. Представляешь? Он даже хочет на мне жениться, с тех пор как в издательстве приняли его книгу.

— Книгу? Он написал книгу?

— Самоучитель. Медитация и диета.

— Прекрасно!

— С днем рождения тебя. Загляни к нам как–нибудь. Я тебя люблю, пап. Это будет девочка. Так решил Кевин.

— Я могу тебе послать немного денег? На первое время? На ребенка? На кроватку с кружавчиками и все такое? — С его языка уже готова была сорваться цифра — пятьдесят тысяч евро, но он вовремя остановился и подождал, что она ему ответит.

— Может, попозже. Я переговорю с Кевином и позвоню тебе. Может, на кроватку. Только не вообще деньги. Посылай лучше любовь. Дай мне еще раз твой телефон.

В двадцатый или двухсотый раз за последние десять лет Брю продиктовал все свои телефоны — сотовый, домашний, рабочий. Интересно, записала ли она их? В этот раз, может быть, записала.

Он налил себе скотча. Замечательные, невероятные новости. Об этом он и не мечтал.

Жаль, Аннабель не может ему сказать, что у нее все в порядке. Ведь это из–за нее, как он только сейчас понял, а не из–за Джорджи он так разволновался, что вскочил среди ночи и улизнул в кабинет.

Одним словом, мы имеем случай перенаправленной паранойи, как выразился бы ненавистный венский психиатр.

#

Чудовищная лестница.

И зачем я только купила эту квартиру?

Пугающие карманы, загибы, неудобные площадки. Удивительно, как я шею себе еще не сломала.

А рюкзак? Кажется, он весит целую тонну. Что мы туда напихали?

Эти лямки врезаются в плечи, как проволока.

Еще один пролет, и я дома.

Она отоспалась. После двух бессонных ночей в собственной квартире с разглядыванием потолка она спала глубоким, без сновидений, сном младенца.

— Исса будет тобой доволен, дорогая, — заверила ее Эрна Фрай, разбудившая ее с чашкой кофе, а затем присевшая на кровать. — Ты придешь к нему с хорошими новостями. И с хорошим завтраком.

Она это повторила в зеркальце для Аннабель, теснившейся на заднем сиденье вместе со своим велосипедом, на котором ей вскоре предстояло спуститься с холма к знакомой гавани.

— Главное, помни: в том, что ты делаешь, дорогая, нет ничего обманного или бесчестного. Ты для него вестница надежды, и он верит тебе. Я сверху положила йогурт. Твои ключи в правом кармане куртки. Готова? Тогда вперед!

Новый навесной замок пружинисто открылся, она толкнула двумя руками тяжелую железную дверь и услышала музыку по радио, кажется Брамса. Она стояла на пороге, охваченная страхом и стыдом и безнадежной до тошноты печалью по поводу предстоящего. Он лежал под арочным окном на импровизированной постели, с головы до ног укутав в коричневое одеяло свое долговязое тело, так что с одного конца торчала тюбетейка, а с другого — шикарные носки Карстена. Рядом на полу он аккуратно выложил все необходимое для переезда в очередную тюрьму: седельная сумка из верблюжьей кожи, многократно сложенное черное пальто, карстеновские мокасины и дизайнерские джинсы. Интересно, кроме носков и тюбетейки, на нем еще что–нибудь было? Она прикрыла за собой дверь и остановилась. Их разделяла огромная комната.

— Едем в клинику сию минуту, Аннабель, — обратился к ней Исса из–под одеяла. — Мистер Брю выделил вооруженную охрану и провонявший серый автозак с зарешеченными окнами?

— Ни автозака, ни вооруженной охраны, — весело откликнулась она. — И никакой клиники. Никуда ты не едешь. — И, заворачивая в кухню: — Я принесла нам экзотический завтрак, чтобы это дело отметить. Присоединишься ко мне или, может, ты хочешь помолиться?

Молчание. Протопали носки. Она спустила рюкзак на пол, открыла дверцу холодильника.